Голубой бриллиант

Лет пять она была верна своему слову. Молодая, цветущая русская Венера с презрительным высокомерием отражала атаки мужчин, среди которых, несомненно, были и достойные ее внимания женихи. И хотя чувство одиночества ей было знакомо, все же природа требовала своего и постепенно, исподволь плоть начинала протестовать против насильственного затворничества, а душа жаждала мужской ласки и тепла. Рана, нанесенная когда-то моряком, зарубцевалась, из памяти выветрилось имя Олега, к которому теперь она не питала ни любви, ни ненависти, имя его растаяло в туманной дымке житейских забот. И однажды на солнечном юге у синего моря, где сам воздух пьянит разум и волнует плоть, кипарисы и пальмы поют романсы любви, а ночные светлячки под аккомпанемент цикад нашептывают что-то несказанно блаженное, неземное, плоть ее взбунтовалась. Именно плоть. Возбудителем был спортивный тренер Гриша Сиамский, который отдыхал в том же санатории, что и Маша, в двухместном номере «люкс». Высокий, широкоплечий и большерукий с воинственным важным пренебрежительным видом, который придавали ему густые черные брови, с широким квадратным скуластым, ничего не выражающим лицом, он ничем не напоминал Маше Олега. Черные, злобные, пустые глаза глядели из подлобья тупо и были самонадеянны и нетерпеливы. Он важно носил свое дюжее тело и был постоянно весел. У отдыхающих женщин почему-то пользовался успехом, но на дам легкого нрава, которые готовы были в любую минуту предложить себя, не обращал внимания, а иных даже жестоко оскорблял. Вообще пошлая манера выражаться, обнаженная грубостью густо пересыпала его торопливая речь, а в самовлюбленном враждебном взгляде играла холодная дерзость. Конечно же, это был большой и приторный циник, избалованный вниманием общедоступных женщин, спортивных фанатов и тугим кошельком. Такие люди обыкновенно наделены недюжинной энергией, считают себя избранными и не терпят возражений и противоречий. Но как это ни странно, они имеют немало поклонников. В них есть нечто такое необъяснимое, что позволяет им властвовать над другими и даже не глупыми, сильными и духовно богатыми натурами. Последнее бывает не часто, даже очень редко, как исключение. Именно таким исключением оказалась Маша. Сиамскому она приглянулась сразу, как только появилась в санатории, и он безотлагательно пошел на штурм с привычной верой в свою неотразимость и успех. Холодное презрение Маши не обескуражило его, а, напротив, подзадорило.

В танцевальном зале перворазрядного санатория с большими окнами-витражами к торцевой стене был приставлен отлитый в бронзе горельеф. Композиция эта изображала женский пляж. Именно горельеф, который отличается от барельефа более объемной выпуклостью фигур. Это была удивительно пластичная, романтическая композиция из трех обнаженных женских фигур, стройных, гибких, изящных на фоне вздыбленной волны. Одна из трех стоит спиной к зрителю, лицом к морю, готовая броситься в пучину прибоя, другая – средняя – лежит блаженствуя на песке, и третья, крайняя, только что вышла из волны, довольная, радостно возбужденная стоит лицом к зрителю. Грациозные девичьи фигуры вылеплены с такой пластической изящностью, притягательным совершенством обнаженного женского тела, что ни один, даже самый черствый человек с окаменевшим, заскорузлым сердцем, не может равнодушно пройти мимо этого неповторимого шедевра. Темная с зеленоватой патиной волна и слегка отполированные, словно источающие солнечный загар, здоровые гибкие фигуры кажутся живыми, одухотворенными. Маша считала их подлинной классикой, часто заходила в этот зал, когда он был пуст, садилась в кресло на расстоянии каких-нибудь пяти шагов от горельефа и подолгу любовалась творением неизвестного ваятеля и огорчалась, что он не оставил, из скромности, что ли, своего имени. Иногда ей приходила мысль, что, быть может, это не подлинник, а копия какого-нибудь древнего грека или римлянина. Ведь в те далекие исторические времена гиганты кисти и резца понимали, высоко ценили прекрасное в человеке, его божественное творение, боготворили красоту женщины, преклонялись перед ее неотразимыми чарами и умели донести их до зрителя, Женщина со дня творения и до нашего смутного мерзкого времени остается женщиной, волнует и очаровывает грацией своей плоти и величием духа. В ее характере, как в этой вздыбленной стихии моря, вместилось все – буйство чувств и очарования страсти, ласковая нежность. Такие мысли и чувства рождала в душе Маши эта бронзовая картина неизвестного ей автора.