Голубой Марс

Зейка Надя знала давно, и он ей нравился, представляя серьезную силу среди арабов, будучи главным представителем их культуры после того, как сместил с этой роли Антара. Добрый, умный, любезный, он был с Надей заодно во многих вопросах, в том числе в ключевых, что делало их отношения приятными и даже располагало к дружбе. Ариадна была одной из богинь матриархата региона Дорса Бревиа и блестяще исполняла свою роль: властная и верная своим принципам, она была мечтательницей, что, пожалуй, являлось единственной причиной, по которой она не могла иметь такого же признания среди местных уроженцев, как Джеки. Мэриан, представлявшая в совете Красных, также была мечтательницей и, хотя она сильно изменилась со времен своего прежнего радикализма, все же оставалась многоречивой спорщицей, которую не так легко одолеть. Питер, малыш Энн, вырос до видного представителя сразу для нескольких слоев марсианского общества, включая космическую команду в Да Винчи, Зеленое подполье, техников провода и, в некоторой степени и благодаря Энн, умеренных Красных. Эта разносторонность была частью его натуры, и Наде оказалось нелегко наладить с ним связь. Он был скрытен, как и его родители, и, казалось, подходил к ней с опаской, как и ко всей первой сотне, желая соблюдать с ними дистанцию, – нисей до мозга костей. Михаил Янгель был одним из первых иссеев, прибывших на Марс вслед за первой сотней, и с самых давних пор работал вместе с Аркадием. Он помогал поднять мятеж 2061-го, и в то время Надя считала его одним из наиболее радикальных Красных – отчего подчас до сих пор на него злилась, что было глупо и препятствовало ее общению с ним, но ничего поделать она не могла, хотя он также сильно изменился, став богдановистом, стремящимся к примирению. Его присутствие в совете оказалось для Нади неожиданностью – можно сказать, напоминанием об Аркадии, что она находила довольно трогательным.

И Джеки – весьма вероятно, самый популярный и влиятельный политик на Марсе. По крайней мере, до возвращения Ниргала.

И Надя встречалась с этой шестеркой каждый день, наблюдая за тем, как они проходили по пунктам повестки дня. От важных до мелких, от абстрактных до частных – это казалось Наде частью полотна, на котором все связано между собой. Участие в совете было не то чтобы полноценной работой – оно отнимало даже все свободное время. Оно поглощало ее жизнь. А прошло пока только два месяца из трех М-лет ее срока.

Арт понимал, что это ей досаждало, и, чем мог, помогал Наде. Он поднимался к ней в квартиру каждое утро, принося завтрак, как в гостинице. Часто он готовил его сам, и у него неплохо получалось. Входя с подносом над головой, он включал джаз на ее искине, как саундтрек к их утру, что они проводили вместе: не одна Надя любила Луи. Хотя Арт, чтобы доставить ей удовольствие, не только выискивал необычные записи Сачмо вроде «Дай миру шанс» или «Воспоминания о звездной пыли», но и включал поздние джазовые направления, которые ему никогда не нравились прежде из-за своей несдержанности, зато теперь вполне отвечали ритму их жизни. Как бы то ни было, Чарли Паркер, как ей казалось, разносился вихрем более выразительным, чем когда-либо, а благодаря Чарльзу Мингусу его многочисленная группа звучала, как оркестр Дюка Эллингтона на пандорфе, что, по мнению Нади, было как раз тем, чего не хватало Эллингтону и остальным исполнителям свинга и что создавало весьма забавную, приятную музыку. Или еще лучше: Арт часто по утрам включал Клиффорда Брауна, которого открыл для себя, когда искал для нее музыку, – впоследствии он очень этим гордился и считал его логическим преемником Армстронга. Чувственный трубач, радостный и мелодичный, как Сачмо, но вместе с тем потрясающе быстрый, ловкий и мудреный – как Паркер, только бодрый. Это был идеальный саундтрек к этим безумным временам, сводящим с ума от напряжения, но позитивным, насколько это возможно.

И Арт заносил завтраки, напевая «Всего меня», довольно приятным голосом, с той глубиной Сачмо, из-за которой слова американских песен казались лишь глупыми шутками: «Всего меня, возьми всего меня. Видишь, мне без тебя плохо». Затем он включал какую-нибудь музыку, садился спиной к окну, и утро наполнялось весельем.

Но независимо от того, как хорошо начинались дни, совет поглощал ее жизнь. У Нади росло отвращение ко всему этому – пререкания, переговоры, примирения, совещания, взаимодействие с какими-то людьми каждую минуту. Она начинала это ненавидеть.