Голубой Марс

– На Земле высокое давление.

– Знаю. Но мне было на удивление легко приспособиться.

– Хм-м-м…

Саксу возврат к земной гравитации тогда не понравился. Эволюция, несомненно, адаптировала их к ней, а жизнь при 0,38 g действительно влекла за собой множество медицинских проблем. Но теперь он привык ощущать марсианское g настолько, что совсем его не замечал, а если и замечал, от этого становилось лишь приятнее.

– Без Майи? – спросил он.

– Думаю, придется без нее. Она не хочет лететь. Говорит, что когда-нибудь слетает, но все потом да потом. Она работает в кооперативном коммерческом банке в Сабиси и считает, что без нее там не обойдутся. Хотя это неправда: она просто не хочет от этого отрываться.

– А ты не можешь создать себе здесь что-то похожее на Прованс?

– Это будет не то.

– Да, но…

Сакс не знал, что на это ответить. Сам он по Земле не тосковал. А жизнь с Майей казалась ему практически жизнью в сломанной и неуправляемой центрифуге – ощущения были бы одни и те же. Поэтому, видимо, Мишелю и хотелось ступить на твердую землю, прикоснуться к родной планете.

– Слетать тебе нужно, – сказал наконец Сакс, – только немного подожди. Если они соберут эти импульсные термоядерные двигатели для кораблей, ты попадешь туда довольно скоро.

– Но тогда могут возникнуть серьезные проблемы с земной гравитацией. Мне кажется, чтобы подготовиться к ней, нужен не один месяц.

Сакс кивнул.

– Тебе бы понадобилось что-то вроде экзоскелета. Внутри него ты будешь чувствовать, будто он тебя поддерживает, поэтому будет казаться, что g меньше, чем на самом деле. Я слышал о новых «птичьих костюмах», они должны становиться негнущимися, иначе в них никак нельзя было бы держать крылья неподвижно.

– Трансформирующийся углеродный панцирь, – заметил Мишель с улыбкой. – Текучая оболочка.

– Да. Ты мог бы носить что-то подобное там. Это не так уж плохо.

– Значит, ты говоришь, сначала мы летим на Марс, где сто лет ходим в прогулочниках, потом мы тут все изменяем, чтобы можно было сидеть на солнце и лишь слегка подмерзать, а теперь, когда летим обратно на Землю, нам снова сто лет приходится носить прогулочники.

– Или до бесконечности, – сказал Сакс. – А так все верно.

Мишель рассмеялся.

– Ну, может, я полечу, когда что-то изменится. – Он с сомнением покачал головой. – Однажды мы ведь сможем сделать все, что захотим, да?

Солнце припекало. Ветер шумел в траве. Каждая травинка была как зеленый луч света. Мишель рассказывал о Майе – сначала жаловался, потом оправдывался, перечислял ее достоинства, те, из-за которых без нее нельзя было обойтись, которые служили источником всех ее волнений. Сакс почтительно кивал при каждом его заявлении – как бы сильно те ни противоречили друг другу. Он воображал, будто слушает наркозависимого, – но таковы уж были люди, и он сам недалеко ушел от подобных противоречий.

А когда наступило молчание, Сакс спросил:

– Как, по-твоему, Энн сейчас воспринимает окружающее?

Мишель пожал плечами.

– Не знаю. Я не видел ее несколько лет.

– Она не стала повышать пластичность мозга.

– А она упрямая, да? Хочет остаться собой. Но в этом мире, боюсь…

Сакс кивнул. Если считать любые признаки жизни осквернительными, как мерзкую плесень, покрывающую чистую красоту минерального мира, то в немилость попадал даже кислород, который придавал небу голубой оттенок. Это, должно быть, сводило с ума. Даже Мишель с этим согласился:

– Боюсь, она никогда уже не будет в здравом уме, во всяком случае полностью.

– Знаю.

С другой стороны, как они могли об этом судить? Разве в здравом уме находился Мишель, одержимый регионом другой планеты и влюбленный в столь трудного человека? Был ли в здравом уме Сакс, который не мог нормально говорить и с трудом выполнял многие умственные задачи после инсульта и применения экспериментального лечения? В обоих случаях – едва ли. Но он был твердо убежден, что от бури его спасла именно Хироко, что бы там ни говорил Десмонд. Кто-то мог решить, что Саксу встреча с Хироко лишь пригрезилась. А такие воображаемые, но принимаемые за действительные события, насколько помнил Сакс, нередко считались симптомом психического расстройства, галлюцинациями.

– Как те люди, которые думают, будто видели Хироко, – робко пробормотал он, чтобы посмотреть на реакцию Мишеля.

– О да, – ответил тот. – Примитивное мышление – это весьма устойчивая форма. Никогда не позволяй своему рационализму ослепить себя. Легко заметить, что мыслим мы по большей части примитивно. И часто следуем архетипичным схемам, как в случае Хироко, во многом похожем на историю Персефоны или Христа. Думаю, когда кто-то из этого ряда умирает, какой-нибудь пророк, то потрясение от потери становится невыносимым и заставляет скорбящего друга или последователя, мечтающего о том, чтобы тот был жив, просыпаться с криком: «Я видел его!» – и не пройдет и недели, как все будут уверены, что пророк вернулся или даже вообще не умирал. То же и с Хироко, которую постоянно где-то замечают.

«Но я действительно ее видел! – хотелось возразить Саксу. – Она хватала меня за руку!»