Голубой Марс

Он шагал по камням. Его проворная машинка старательно следовала за ним, пересекая притоки в первых бродах, где только могла проехать. Цветущее лето – хоть это и не было заметно уже на десятиметровом отдалении – насыщалось теплыми оттенками, производя впечатление столь же приятное, что и любой дождевой лес. Почва, которая образовывалась за многие поколения этих растений, была практически бесплодной, и ее свойства улучшались очень медленно. Процесс был сложным и потому, что всю почву, опадавшую в каньоны, ветром уносило в Северное море, а на напластованной земле зимы бывали такими суровыми, что почвы не играли особой роли и лишь становились вечномерзлым грунтом. Поэтому каменистые пустыни медленно превращались в тундру, и оставалось заняться созданием почвы для более перспективных регионов на юге. Что представлялось Саксу вполне приемлемым. Оставалось ждать еще много столетий, пока возникнет первый ареобиом, который будет иметь такой скудный и неземной вид.

Пробираясь по валунам, глядя под ноги, чтобы не раздавить какое-нибудь растение, Сакс повернул к своей машине, которая теперь скрылась из виду. Солнце висело примерно на той же высоте, где было весь день, и было удалено от глубокой и узкой новой Великой Северной равнины, которая тянулась вниз в пределах широкой старой. И оттого здесь было трудно ориентироваться: север мог находиться где угодно, в любой точке ставосьмидесятиградусного круга, но, как правило, оказывался у него за спиной. И отсюда нельзя было так просто выйти к Северному морю, которое начиналось где-то впереди, из-за белых медведей, которые были активны на том побережье – вторгались на лежбища и убивали тюленей.

Сакс ненадолго остановился и сверился с наручной консолью, чтобы получить точные данные о своем местонахождении и местонахождении своей машины. Сейчас у него стояла очень надежная программа, которая позволяла это определить. Он выяснил, что находился на 31,63844 градусе долготы и 84,89926 северной широты, плюс-минус несколько сантиметров, а машина – на 31,64114; 84,86857. Ему было достаточно взобраться на вершину бугра в форме буханки хлеба на западо-северо-западе, чтобы ее увидеть. Да. Вон он, марсоход, лениво катился с пешеходной скоростью. А там, в трещинах этой хлебной буханки (какой удачный антропоморфный аналог!), пробивалась мелкая сиреневая камнеломка, жизнелюбиво устроившаяся под укрытием изломанной скалы.

И что-то во всем этом здорово успокаивало: напластованная земля, камнеломка в свету, машинка, спешащая к нему, приятная усталость в ногах… и что-то неопределенное, чего нельзя было объяснить какими-то отдельными ощущениями. Что-то сродни эйфории. Он полагал, что это и была любовь. Дух места, любовь к месту… ареофания – не только такая, как Хироко ее объясняла, но и как она ее чувствовала. Ах, Хироко… неужели она действительно могла ощущать эту радость, причем постоянно? Блаженное создание! Неудивительно, что она излучала такую ауру, собирала столько последователей. Пребывать в такой безмятежности, научиться чувствовать ее саму по себе… любить планету. Любить жизнь на ней. Безусловно, биологическая составляющая в этом пейзаже была важнейшей, если так на него посмотреть. Даже Энн пришлось бы это признать, окажись она сейчас рядом с ним. Интересно было бы проверить эту гипотезу. «Посмотри, Энн, на эту сиреневую камнеломку. Смотри, как она привлекает внимание». Сосредоточенный взгляд в середину неровного ландшафта – и любовь рождалась сама собой.

И действительно, эти совершенные земли казались ему чем-то вроде изображения самой вселенной, во всяком случае в ее отношении живого к неживому. Он руководствовался биогенетическими теориями Делёза, которые являли собой попытку объяснить с позиции математики и в космологическом масштабе что-то наподобие viriditas Хироко. Насколько Сакс понимал, Делёз утверждал, что viriditas была нитевидной силой при Большом взрыве, сложным пограничным феноменом между силами и частицами, чистой потенциальностью до тех пор, пока планетарные системы второго поколения не собрали весь набор более тяжелых элементов – и в этот момент возникла жизнь, разразившись «маленькими взрывами» в конце каждой нити viriditas. Этих нитей было не слишком много, и они были равномерно распределены по вселенной, следуя галактическому комкованию и отчасти придавая ему форму, так что каждый маленький взрыв на конце нити был удален от остальных, насколько это возможно. Поэтому все островки жизни находились на почтительном расстоянии друг от друга в пространстве-времени, и контакты между ними были крайне маловероятны просто потому, что все они были поздними феноменами и держались обособленно – у них не было времени для контакта. Эта гипотеза, если она верна, казалась Саксу более чем разумным объяснением провала программы поиска внеземных цивилизаций – того, что безмолвие звезд длилось уже около четырех веков. Пусть это и было как один миг в сравнении с миллиардами световых лет, которые, по оценке Делёза, отделяли нас от других островков жизни.