Голубой уголь

— Эх ты— «думал»! Надо было смотреть, а потом думать! Мне что-то показалось там, я и пошел посмотреть…

В кубрике проснулись, вскочили с коек, дверь открылась.

— Ничего, ничего… Спите! — замахал руками Бураков, вошел и закрыл за собой дверь.

«Вот теперь будет там зубоскалить, — подумал с досадой Комлинский. — А странно все-таки… Почему я не заметил, как он пошел туда? Что он выслеживал, почему украдкой? Странно… Хотя, правда, выслеживать и можно только украдкой… Но чего его вдруг понесло?..»

И сомнения опять закопошились в голове Комлинского.

В кубрике кто-то зажег фонарь. Молча выслушали Буракова. Сон был спугнут.

— Эх!.. Уйти бы отсюда поскорее! Сани есть, веревки есть — спустимся на море! — громким шопотом сказал Деревяшкин.

Васильков быстро оглянулся. Он видел по лицам товарищей, что мысль, высказанная Деревяшкиным, — общая мысль. И в этот момент его поразило, как все его спутники изменились.

«Выдержка истощается», — подумал он.

Постоянный страх и гнетущее тревожное ожидание, действовавшие заразительно в тесном кругу пленников полярной ночи, наложили особую печать на их лица, делая их неприятно похожими одно на другое. Худые, бледные, насупленные, с плотно сжатыми челюстями, с застывшей, напряженной мускулатурой, с неподвижными глазами, в которых замерла затопившая сознание тоскливая напряженность страха. Лица были как мрачные маски ожидания и ужаса, но в грозном оцепенении мускулатуры чувствовалась готовность прорваться каждое мгновение. Васильков понимал, что это оцепенение — последнее средство самозащиты. Внешняя напряженность как тонкая скорлупа сдерживает до поры до времени непрерывно повышающееся давление безумного страха. Казалось, достаточно случайного звука, чтобы это неустойчивое равновесие, как в снежной лавине, внезапно нарушилось и разрешилось бессмысленными, неудержимыми, безумными движениями бегства или разрушения. Даже стойкий Ковров почти не избег общей участи. Жуков был скорее печален, чем напуган. И, пожалуй, только Комлинский совсем не поддался общему настроению. Идея о двигателе настолько полно овладела всеми его помыслами, что в них почти не оставалось места для страха.

Васильков понял: нужно безотлагательно разрядить напряжение, нужно что-то сделать, овладеть полнее вниманием товарищей и вселить в них уверенность, что они могут вести борьбу с врагом.

— Все это не так страшно, все это гораздо проще, чем сейчас кажется, — сказал он спокойным «домашним» тоном, точно ни к кому не обращаясь. — У меня есть свое объяснение и кое-какие доказательства этого объяснения. Мы отлично доживем до весны, и тогда сами будем смеяться над собой. А пока без очевидных доказательств не хочу говорить… — и еще тише закончил: — Потерпите несколько дней, может быть мне удастся показать вам, что такое этот пресловутый враг… Но помните: каждое мое слово надо будет исполнять с военной точностью. Кроме того — не забывайте: ночь уже на исходе.

Васильков вовсе не предполагал, что «враг из темноты» безобиден.

С теми же двумя спутниками, что и в первый раз, он неоднократно повторял экскурсию к ледяному дому. Сильным прожектором с аккумуляторной батареей он несколько раз освещал верхний край фиорда с ледяным навесом над домом. При этих обследованиях профессор заметил кое-какие мелочи, которые привели его к малоутешительным выводам. Таинственный враг очевидно обосновался на ледяной площадке над домом, и профессор пришел к заключению, что надо готовиться к серьезному нападению. Но так как самое страшное во всем этом была непонятность, то Васильков решил пойти навстречу опасности, которую, как ему казалось, он разгадал, и взять быка за рога — показать всём, что из себя представляет враг. Это надо было успеть сделать до того, как паника охватит его товарищей.

Через несколько дней Васильков решил, что пришло время для контратаки.

Перед сном он осмотрел новые запоры, сделанные при входах в кладовую и мастерскую, согласился с Алфеевым, что теперь легче сломать весь пароход, чем проникнуть в запертые помещения через двери, и объявил, что завтра можно начать действовать.

Однако в эту ночь «враг из темноты» совершил первый крупный акт Вредительства, и паника сделала бурную вылазку.

В кубрике спали беспокойно. Измученные непрерывно нарастающим в течение трех с половиной месяцев тьмы напряжением, все изнервничались до того, что и во сне не находили полного отдыха. Кто-то стонал. Кто-то бормотал. Иногда кто-нибудь вскакивал и через секунду снова валился на койку. Когда дежурный входил за сменой, многие просыпались. Но наступал час наиболее глубокого сна, когда почти все затихало и слышалось лишь равномерное дыхание спящих людей.

Дежурил Бураков. Значительно потеплело. Прямыми шуршащими потоками, как непрерывно разматывающиеся куски бесконечной белой ткани, падал снег. Бураков незаметно задремал на посту.