Голубой вальс

Рассказы у него были всегда одни и те же о поистине сказочной жизни. Белл слушала их с большим удовольствием, хотя и видела, что они нагоняют грусть на мать, слушавшую со странным мечтательным выражением лица.

В комнате пахло ароматными травами и свежим хлебом, потрескивали дрова в очаге. Все чувствовали себя так уютно и спокойно вдали от стужи, от ненавистного хозяина, который причинял столько неприятностей отцу и матери.

– Расскажи мне о доме, – попросила Белл, чувствуя, что запас историй начинает иссякать.

Он кинул взгляд на пылающий огонь, и на какое-то мгновение Белл ужасно испугалась, что отец не станет больше ничего рассказывать, а будет сидеть с грустным-прегрустным лицом, что всегда ее очень огорчало.

– Сейчас подумаю, – произнес он, моргая на огонь в очаге.

– Про лепные украшения.

– Хорошо, про лепные украшения. – Отец со вздохом повернулся к столу. – Про богато отделанные двери, резные мраморные колонны и огромный камин, над которым висит очень красивый портрет.

– И чей же это портрет? – как всегда, поинтересовалась Белл.

Его губы изогнулись в усмешке.

– Твоей матери, конечно.

– Нет, сэр, – как всегда, возразила мать. Ее нежное лицо с молочно-белой кожей светилось обожанием и гордостью. – Портрет твой, Броунинг Холли. Ты стоишь высокий и гордый, в роскошных одеждах. Любой может тебе позавидовать.

Белл инстинктивно чувствовала, что отец доволен словами матери.

Броунинг со смехом отодвинул тарелку и откинулся на спинку стула. Вытащил трубку, набил ее табаком, умял табак, зажег спичку и зажал чубук в зубах.

Белл очень нравился запах табака. Его богатый аромат странным образом успокаивал ее, внушая мысль, что в этом мире все в порядке. Нравилось ей и привычное продолжение рассказа:

– Мы будем получать приглашения от всех важных людей. Твоя мать станет наряжаться в лавандово-лиловые платья, золотые шарфы, очень идущие к ее нежному лицу, и тончайшие шелковые кружева.

Мадлен смущенно смеялась, Броунинг слегка пожимал ей руку.

– У нее будет бесчисленное множество шляпок с перьями и изысканной отделкой. Лучшие меховщики города захотят шить ей меховые шубки. – Задумчиво держась за чубук, он продолжил: – Такие же, какие у нее были до того, как она вышла за меня замуж.

– Все это у меня снова будет, – говорила Мадлен. – Я верю в тебя, Броунинг Холли. Верю с того самого дня, как мы повстречались.

Когда Броунинг смотрел на мать, Белл чувствовала, как сильно он ее любит. В сердце девочки закрадывался страх. Она обожала свою мать, но иногда ей было так грустно и одиноко: казалось, что отец любит мать сильнее, чем ее. Белл глубоко вздыхала, по опыту зная, что если не привлечет внимания, то останется одна за столом, заставленным пустыми тарелками, тогда как ее родители удалятся в свою комнату.

– Вы меня оставите одну? – с натянутой улыбкой спрашивала девочка.

Мать, краснея, хватала дочь за руку, но отец все еще продолжал смотреть только на нее. Когда Белл думала, что ей так и не удастся удержать родителей, из ее глаз начинали капать слезы.

Но тут лицо отца менялось, он улыбался.

Мы с тобой станцуем, крошка,
В День святого Валентина…

– напевал он, поворачиваясь к дочери. Белл вскакивала со стула и принималась танцевать, подпевая:

Весело кружась, кружась…
В день рожденья моего…
Все танцующие вдруг
Остановятся, любуясь
Красотой твоею дивной…

Раскинув руки, она быстро-быстро вертелась, и вокруг крошечных ног вздувались юбчонки. А отец продолжал:

Волосы твои струятся
Шоколадными волнами,
И до боли ослепляет
Глаз твоих голубизна.
Твой наряд – лиловый шелк,
В волосах твоих – цветы…

Она взбивала волосы и кружилась, изображая то, о чем пелось в песне.

Вставая из-за стола, отец восклицал:

Много кавалеров станет
Приглашать тебя на танец,
Но со мною только будешь
Танцевать весь вечер ты,
Голубой мой Колокольчик…

Несколько минут они кружились по комнате, затем отец опускал Белл на пол.

– Я тебе рассказал о Бостоне и даже спел с тобой песенку. А теперь, – он поворачивал дочь лицом к небольшой лесенке, которая вела на чердак, – отправляйтесь-ка спать, молодая леди.

– С днем рождения, дорогая!.. – с улыбкой и нежным поцелуем добавляла мама.

Белл удобно располагалась на соломенном матрасе, покрытом простыней, зарывалась в него поглубже и натягивала одеяло до самого подбородка. На чердаке у нее было небольшое слуховое окошко. Белл никогда не задергивала занавесок. В безоблачные ночи ей нравилось наблюдать за звездами и луной. А днем, приподнявшись на цыпочки, она могла видеть ферму, где работал отец.