Голубые дороги

Вспомним, далее, Пушкина и, например, Тютчева. Он же по преимуществу — лирик. Что есть у него из больших поэтических созданий? Одна «Урания». Да и та не столь велика. А попробуйте зачеркнуть лирику Тютчева или, скажем, Фета. Не сделаете этого. Они природу великолепно чувствовали. Лирики проникновенные. И роль их в русской классической литературе значительна.

Вообще же говоря, смешно и нелепо отрицать пейзажную лирику. Стихи о природе нам очень нужны.

…Нам следует вооружаться не против пейзажных стихов, если они действительно стихами являются, а против безыдейных экспериментов и легкой прогулки по ответственным темам нашей действительности. Современный писатель не чужд всего прекрасного в жизни, а прекрасное, как сказал Чернышевский, есть сама жизнь, и он никому не позволит отнять у него право на поэтизацию природы. Мы гордимся величием нашей героической эпохи, щедро предоставившей нам безграничные возможности для проявления собственных свойств, интеллекта, эстетических принципов и дарований. Поэт–лирик, живописующий природу с точки зрения восприятия ее новым советским человеком, есть вполне современный поэт, а поэт, не понимающий происходящих событий, не получит признания и титула современного поэта…

Это, впрочем, относится не только к поэзии. Возьмите такого писателя, как Михаил Михайлович Пришвин. Он в нашей литературе настоящий природовед. Его пейзажи очаровательны. И, кажется, больших общественных вопросов он в своем творчестве не касается. А попробуйте на этом основании сказать, что он не современный писатель. Не скажете того.

Неправомерно также обвинять писателя в том, что он преимущественно или даже исключительно разрабатывает историческую тему.

Из зала донесся голос:

 — В чем же тогда его современность?

 — А в том, — отвечал Василий Ефимович, — как он, в какой исторической интерпретации преподносит эту тему. Раскроет ее с наших позиций, в аспекте марксистско–ленинского истолкования исторического процесса — обрадует советского читателя, не справится с этой задачей — погрешит против правды, исказит действительность. Вот «Правда» на днях положительно оценила «Севастопольскую страду» Сергеева–Ценского. Эпопея эта, как известно, отражает прошлое нашей Родины — Крымскую кампанию 1854–1855 годов. А большой художник, каковым и является Сергеев–Ценский, так рельефно осветил этот трагический период русской истории, так глубоко и правдиво показал героизм русских моряков, силу самого народа, что произведение его звучит вполне современно…

Теперь поставим вопрос так: что крепко на ноги ставит поэта? Его собственный поэтический стиль, лексика, приемы разрешать темы. Мы легко отличаем на слух пушкинский стих от некрасовского, некрасовский — от тютчевского, тютчевский — от брюсовского, не говоря уже о стихе Маяковского. Здесь дело не только в тематике и в самой интонации, во всей инструментовке и архитекторских свойствах стиха…

Найти свой поэтический путь, поставить свой поэтический голос, определить свое рабочее место в поэтическом строю — дело нелегкое. И кому удалось это сделать — хвала и честь ему. Он уже, стало быть, взял первую крепость, за которой последуют новые победы…»

Далее В. Горбатенков обратил внимание на то, что поэтам необходима не только литературная, но и социальная грамотность. Он критиковал одного молодого поэта за легкость подхода к теме.

«…Жизнь проходит мимо него, и потому в его стихах много претензий, апломба, ложной аффектации и весьма мало шорохов и запахов самой жизни. Этой болезнью мы все в какой-то мере переболели и еще болеем. И меня справедливо упрекают в излишней патетике, и мне надо нащупывать новые тропы, и я их, чувствую, нащупал, но речь-то идет об отношении к жизни.

 — А у Маяковского мало патетики? — заметил кто-то из слушателей.

 — Эх, куда хватили! Маяковский… Маяковский был явлением исключительным, еще до конца не освоенным и не осознанным нашей критикой. Быть может, потребуются десятилетия для полного, всестороннего раскрытия его волнующего, неповторимого наследства. Мы были бы необычайно счастливы, если бы умели так глубоко и поэтически сильно писать о современности, как писал Маяковский. И его патетика — образец революционной агитки, а не скольжение по поверхности темы.

Что же получается у этого поэта! Когда он пишет о павшем на финском фронте бойце, он не раскрывает характер и смысл героизма этого человека, а только именует его храбрым и мужественным и начиная с заглавия крикливо убеждает читателя в каждой строфе: «Я видел сам…» Подумаешь, доблесть какая, всенародно похвалиться, что он видел сам, как был убит один из защитников Родины!.. Читатель этому не верит, читателю просто стыдно читать такие стихи, он про себя думает: «Отойди от меня, хвастун этакий…»