Голубые дороги

 — Спасибо. Я необычайно счастлив, что вижу спутницу великого Экзюпери.

 — Вы знаете Антуана, читали его, да? Он правда неплохо писал?

 — В нашей стране любят Экзюпери, его книги изданы огромным тиражом. «Маленький принц» идет в театрах многих городов…

 — Антуан сделал много ошибок. Однажды он плохо написал о вашей стране, гостем которой был в 1935 году. Он потом очень переживал. Если бы он знал, что русские станут первыми в космосе… Потом он написал и такие строчки:

«Постепенно я начинаю понимать, как я был наивен, когда верил всяким россказням… Я не стану больше удивляться внешним проявлениям жизни… По собственным ошибкам я вижу, как настойчиво стараются у нас исказить русский опыт. Нет, эту страну надо искать в чем‑то другом. Лишь через это другое можно понять, как глубоко ее почва взрыхлена революцией…»

 — «Это очень печально — когда забывают друзей», — процитировал Леонов.

Консуэло встрепенулась, словно увидела хорошо знакомого человека.

 — Вы помните «Маленького принца»? Да, да, вы художник, я забыла. — Глаза Консуэло повлажнели, но, вспомнив о присутствующих здесь респектабельных мужчинах, она мило и отвлеченно улыбнулась своим мыслям. — Это хорошо, когда художники приходят в авиацию.

 — Меня авиация сделала художником, — стеснительно заметил Леонов. — Она и стала темой моего творчества.

 — Скажите, для чего вы пишете? Я не обижаю вас этим вопросом? Я не спрашиваю о суммах ваших гонораров.

 — Почему я пишу? Мне пишется. Я ищу способ самовыражения. Карандаш, кисть помогают мне познать человека, в том числе и себя, раскрыть духовный мир моих современников, проникнуть в мысли, чувства, сделать человека лучше…

 — Что же побудило вас стать художником?

 — Моя профессия!..

В декабре 1969 года тяжело заболел Павел Иванович Беляев, командир «Восхода-2». Все свободное время Алексей Архипович посвящает семье друга, командир а. бывает у него в больнице. Врачи предлагают делать операцию. Беляев соглашается. Он весел, разговорчив, просит не беспокоиться о его здоровье, скоро он покинет больницу.

Но самочувствие Павла Ивановича все ухудшалось.

Как помочь, что сделать?

Алексей Архипович встретился с одним из хирургов больницы, спросил о возможных способах помочь Павлу Ивановичу. Хирург поправил маленькие очки, в упор посмотрел на космонавта.

 — Помощь не нужна.

 — Как не нужна? Он ведь болен. Может быть, можно что‑то взять из моего организма?

 — Спасибо, Алексей Архипович. Я все хорошо понимаю, но мы мужчины и должны смотреть правде в глаза — помочь невозможно. Надо ждать худшего. Медицина не всесильна.

 — Разрешите побывать у него.

 — Пожалуйста.

Павел Иванович лежал в палате один. Леонов приоткрыл дверь, нарочно громко, чтобы и разбудить Беляева и заодно продемонстрировать оптимизм, выкрикнул:

 — Можно, товарищ командир.

Павел Иванович повернул голову, увидел Леонова, улыбнулся.

 — Можно, все можно второму пилоту.

Говорили о деле.

 — Американцы все более открыто говорят о совместных полетах в космосе…

Павел Иванович говорил тихо, но достаточно внятно, размышлял над каждым фактом, вникал в его суть:

 — Помнишь, об этом мечтал Константин Эдуардович. В повести «Вне земли» он составил интернациональный экипаж — русский, американец, француз, англичанин, немец и итальянец.

Алексей Архипович, давая больному передышку, перебил его:

 — А Фрэнк Борман ведь так и сказал в Звездном городке: «Ныне достижения в космосе американских и советских космонавтов стали достояниями народов, они вышли за национальные границы…» — Леонов говорил и. говорил, стараясь развлечь Павла Ивановича, а сам думал: «Как жаль, что человек еще не совершенен. Сколько бы он успел сделать, если бы не…»

 — Леша! — Беляев неожиданно перебил Леонова. — Пока нет Тани, я хочу тебе сказать кое‑что.

 — Слушаю, командир, — с готовностью согласился Алексей Архипович, наклонился к голове Павла Ивановича и подумал о телепатии.

 — Леша, мои дни сочтены. Болезнь прогрессирует. Видимо, я встречаю последний Новый год в своей жизни…

 — Паша! — В энергичном порыве, так присущем Леонову, он встал и, размахивая руками: замолчи, дескать, не хочу слушать, — сказал: — Паша, как можно об этом говорить! В тебе болезненно заиграло госпитальное уединение. Мы еще с тобой полетим… — Какой был смысл так грубо врать! Он сделал вдох и услышал скрип двери: на пороге стояла улыбающаяся, порозовевшая на морозе Татьяна Филипповна, жена Беляева. Спасительное вторжение.

 — Мне пора уходить? — спросил Леонов.

 — Нет, это, наверное, я рано пришла.