Голубые эшелоны

Парень с сорочьими глазами, как видно, все больше убеждался, что идея реставрации былых гайдамацких вольностей и казацких обычаев, в жертву которым он принес свою молодость, свой пыл, была подорвана окончательно и никого уже не интересовала. Его армия была чужой для тех, чьим именем прикрывалась. Они ждали армию, которая прогоняла помещиков, раздавала крестьянам землю, а рабочим — фабрики и заводы. А будешь ли ты носить широкие штаны или в дудочку, это безразлично.

Он злобно поглядел на крестьян и повернул назад к своему вагону, но по дороге к нему как-то боком подошел крестьянин, весь точно обложенный истлевшими лохмотьями, а не одетый в свитку, и с надеждой спросил:

— А скоро ли красные придут, сынок?

Парень даже съежился и бегом кинулся к эшелону. Команда телефонистов с Богиней во главе, весело перекликаясь, шла по тропинке за станцию, где маячил в снегу домик сторожа. Каждый из них что-то нес под полой, стараясь, чтобы не было заметно.

У самого вагона нагнал его Лелека. Он оглянулся по сторонам и зашептал:

— Ну, а я обо всем рассказал Лец-Атаманову.

— О чем?

— О наших бандитах, и о том, как они в Знаменке забрали мануфактуру, и про сало, которое снова хотят продавать, про все их художества. Я больше не хочу терпеть. Мы будем тут страдать, а они, воры, будут наших отцов грабить? Если не обратят внимание, я, я…

Голос его задрожал, и он поспешно отвернулся.

— А что же сотник? — спросил, тоже взволнованный, парень с сорочьими глазами.

— Ну, что ж, говорит, проверим, разберемся. А они проведают, да еще пулю нам в спину всадят. Я не могу, я буду говорить с хлопцами. Ежели так, так нужно самим.

— Давай пойдем еще к полковнику.

— А полковнику разве болит? Говорят же, что вагон грабель продал, а записку взял, будто подарил для кооперации.

Из вагона высунулся слесарь Кудря в ватнике. Он, должно быть, слышал их разговор, потому что, когда они двинулись дальше, окликнул:

— Эй, хлопцы-молодцы, зайдите-ка сюда. — Заметив их смущение, добавил: — Да не бойтесь, я вам не сотник, из одного с вами теста слепленный. Мобилизованные?

— Ну да, — ответил Лелека, — говорили, против гетмана.

— На этот крючок Петлюры поймали не одного из нас. Здесь больше никого нет. Садитесь! В ваш вагон не подкинули такую бумажку? — и он показал листовку, так испугавшую Лец-Атаманова. — А нам кто-то подкинул.

— Должно быть, из второго эшелона, — сказал Лелека. — Нам тоже. А что это такое?

— Большевистская прокламация, — сказал пренебрежительно парень в гимназической фуражке.

— Тебя Калембетом звать? — спросил Кудря.

— Калембет, а что?

— Панская какая-то фамилия. Батька что делает?

— Продавцом служит в украинском книжном магазине.

— Честно зарабатывает свой кусок хлеба?

— Понятно, честно.

— А те, у кого фабрики, заводы, шахты, — они тоже честно зарабатывают деньги?

— Ты думаешь, я не понимаю, что такое эксплуатация, капиталисты?

— И подставляешь за них свою голову.

— А ты?

Кудря покраснел до самых ушей.

— И я был такой же дурень.

— Я за Украину, а не за них.

— Ты вдумался в то, что написано в этой листовке?

— Ну?

— Выходит, есть две Украины, одна — это народ, твой батька, мой, Лелеки, которые живут со своего труда. Они знают, что и по ту сторону границы живут такие же труженики, как они сами, и никогда им даже в голову не придет воевать между собой. Зачем? Им нечего делить. А есть еще другая Украина — тех, кто нанимает Петлюр, чтобы они воевали за их фабрики и заводы. Таким, как Лец-Атаманов, «самостийная» мозги затуманила. Вот такие и нужны капиталистам. Сегодня он готов принести в жертву нас с вами, а завтра поведет на базар всю Украину ради своей мечты. Наша страна очень богата, а народ живет бедно. Почему? Выходит, все прибрали к рукам капиталисты разных мастей — и французские, и бельгийские, и английские, и наши. Пишут, и американские уже прицениваются. А большевики им говорят: «Ступайте к чертовой матери! Довольно вам, чертовы буржуи, грабить народ!» А где вы видели, чтобы капиталист так легко поступился своими барышами? Вот тебе, Калембет, вот тебе, Лелека, оружие; вот вам пушки. Хотите «самостийную?» Нате вам гетмана с булавой. Не хотите гетмана, нате Петлюру, он еще похуже, только воюйте с Россией, бейте ихних и своих большевиков, разгоняйте Советы рабочих и крестьян. Не хотят честные идти против большевиков, выпускайте из тюрем Берез, Богинь, Кавуль — лишь бы только воевали, не то плакали наши денежки!

— А ты? Ты тоже воюешь? — возразил Калембет, насупившись.

— Поумнеть, хлопец, никогда не поздно, — ответил несколько смущенный Кудря.

— Вот видите, куда оно идет, — почесал затылок Лелека. — А мы прочитать прочитали, а толком не разобрались. «Продает Петлюра!» Брехня, думаем, неужто мы не узнали бы, кабы это была правда. Вот когда полковник продал грабли, так мы знаем даже, за сколько. А оно вот что!..

Калембет больше ничего не сказал, а когда вышел из вагона, молча направился в канцелярию.

В канцелярии никого из командиров не было. Сидел только один Цацоха, прислуживавший в офицерском собрании. На вопрос Калембета, где пан полковник, он махнул рукой на окно: