Голубые луга

Вышло все очень просто. Федя опустился на зеленую траву, которая росла за красной Кремлевской стеной, и увидел, что к нему навстречу, улыбаясь, идет товарищ Сталин. В хромовых сапогах, в кителе с золотой геройской звездочкой.

— Товарищ Сталин, возьмите.

Товарищ Сталин взял голубую горошину, посмотрел через нее на солнце, погладил Федю по голове и спрятал горошину в нагрудный кармашек.

— Я награждаю тебя, Федя, орденом Александра Невского первой степени.

— Служу Советскому Союзу! — крикнул Федя. — Ура! — закричала демонстрация за Кремлевской стеной. — В твою честь будет дан салют, — сказал Сталин, — тридцатью залпами из двухсот двадцати орудий.

Он взмахнул рукой, и за стеной загрохотали раз за разом пушки!

Федя вскочил: стучали в наружную дверь.

— Сейчас, сейчас! — бабка Вера на ходу натягивала кофту. — Да сейчас же, говорю! Расстучался!

Глава шестая

1

Федя проснулся и, не открывая глаз, представил себе, что он лежит на дне прекрасной реки Унгар лицом к небу. Эта река в том краю, откуда они уехали навсегда. Бегут по волнам золотые змейки. Сколько раз он старался углядеть, где же у них головы. Хорошей придумке Федя верил, как своим глазам. Теперь, лежа на дне Унгара, он придумал, что у змеек рыбьи хвосты, золотая чешуя, а головы у них человечьи, девчоночьи. И каждая лицом точь-в-точь Оксана с мельницы.

Федя поднял руку, хотел поймать одну и больно ткнулся рукой в стену. Ему стало досадно.

Как же он забыл волшебное правило: не шевелись, чудесное спугнешь. Вот и спугнул. И тотчас вспомнил вчерашнее: слезы, крики, скандал. Застыдился своей выдумки. До сказок ли?

По дому гуляла непривычная свежесть. Все окна открыты. Такого в их доме не водилось, чтоб на ночь окна открывать. Отцу, видно, было очень плохо.

Федя приподнялся на локтях, чтобы посмотреть на кровать. Отец лежал, смотрел на сына виновато:

— Проснулся?

— Да, — сказал Федя.

— Чудил я вчера…

— Сказал, что ты мурза.

Отец жалобно улыбнулся.

— А ты знаешь, Федя, это ведь правда. Был в нашем роду мурза Аллей. Род каким-то образом разделился. Одни стали Аллеевы, а другие — Страшновы Твой дедушка, мой отец, мне об этом рассказывал подробно, да я маленький был, не все понимал, вот и забылось.

Мамы дома не было, пошла отоваривать карточки. Принесла трехлитровый бидон варенья из помидоров и пять килограммов саго.

— Первый раз слышу, чтоб из помидоров варенье варили! — удивился отец. — Дай попробовать.

Но мать села на край постели и что-то быстро зашептала. И оба они, мать и отец, посмотрели на Федю, а слух у него, хоть плачь, как у совы. Услышанное было так страшно, что он не сумел притвориться ничего не знающим.

— Сейчас повезут Живого? — спросил он.

— Да, Федя, — сказала мама. — Его сторож ликероводочного убил.

И, уже не таясь, мама стала рассказывать, утирая слезы уголком платка:

— Вот она, даровая ворованная вишенка. Ведь всем Старожиловым опять ходили в сады. Детей тащили. Сторож, говорят, новый. Нездешний. Из контуженых… Один раз пальнул вверх, а другой раз в людей… Говорят, сторожу ничего не будет, да хоть бы и было — человека не вернешь. Шпана, говорят, не жалко. Нет, жалко! Всех жалко…

И мама расплакалась.

«Как же он не увернулся? — думал Федя, прилепившись горячим лбом к прохладному стеклу. — Как же он не увернулся?»

— Артерию пуля разорвала. Неживой, говорят, мог бы удрать, да не отошел от мальчишки. На руках его все держал, — рассказывала мама сквозь слезы. — Уже и трибунал был. Отправили Неживого в штрафники.

— Спокойнее будет! — сердито откликнулся отец.

«А ведь могли бы и меня? — ужаснулся Федя. — Если бы пошел… Если бы не бабка Вера… Убили бы, как вора».

Бабку Веру только вспомни! Она тотчас вошла в комнату. Долгим, чересчур выразительным взглядом пронзила Федю и кивнула на окно.

По улице шла, понурив голову, старая лошадь, запряженная в открытую телегу. На телеге лежал завернутый в брезент человек. Федя зажмурился. А когда открыл глаза, улица была пустая. Словно ничего не случилось на белом свете. Совсем ничего.

2

Потянулись тоскливые дни. Старожилово, напуганное убийством, сидело по домам. И Федя из дома не выходил. Но прошли еще дни. Не много их прошло, только ведь скучный час, как скучный день, а скучный день — сама бесконечность.

И вот Федя бредет по улице. Улица пустая. Душная. Через три дня — осень, а такая жара. И никого. По каменке, гремя колесами, тащится подвода с сеном. На возу — Яшка.

— Эй! — крикнул Федя.

Яшка, приветствуя, махнул рукой.

— Через три дня в школу!

— Знаю, — ответил Яшка.

— За учебниками ходил? — сам Федя за учебниками не ходил, отец достал ему и учебники, и тетради.

— Недосуг! — Яшка проплывает мимо Феди. — Сено мать в лесничестве, у отца твоего, заработала. Перевезти надо, пока дают. Прошлой зимой корова наголодалась, а корова голодная — вся семья животы подтягивает.

Федя опять сражен. Одноклассник — как настоящий хозяин дома. Федя — только мальчик, а Яшка, хоть и постарше на год-другой — хозяин дома.

— Приходи! — жалобно приглашает Федя.

— Зимой делать будет нечего — приду, — отвечает Яшка. — Ты сам приходи.

— Когда?! — загорелся Федя.