«Голубые Орхидеи»

Орхидея вновь ощутила себя девственницей — застенчивой и взволнованной, встревоженной и охваченной любовью. Михаил целовал ее шею, руки, плечи. Он осторожно расстегнул молнию на комбинезоне и стянул его с бедер. Под ним были только серебристые колготки. Она почувствовала, как он, затаив дыхание, глядел на ее тело.

— Я не привык быть с такими красивыми женщинами, — признался Михаил.

Он коснулся колготок, его кожа была такой горячей, что Орхидея задрожала от наслаждения.

— Я никогда не встречал такой, как ты.

— Люби меня, просто люби меня, — прошептала она, выскальзывая из колготок и протягивая к нему руки, чтобы расстегнуть его сорочку.

Они лежали, вытянувшись во весь рост, изучая тела друг друга.

С изумлением она провела пальцами по его рваным красным шрамам, проходившим по груди, плечам и правому предплечью, неровным и безобразным.

— Я лежал там, в горах Афганистана, несколько часов, глядя, как звезды гасли одна за другой, и беспомощно ждал, когда придут афганцы, найдут меня и замучают до смерти. Они ни перед чем бы не остановились, потому что я бомбил их деревни. Но пока ждал, что-то произошло. Я стал таким же одиноким, как одинокая звезда во мраке ночи. И я подумал…

— Да, Майки? — прошептала она, впервые назвав его уменьшительным именем и целуя его шрамы, один за другим.

— Я подумал, что, наверное, буду искать всю оставшуюся жизнь, что цель моей жизни — это поиск.

— И это так?

— Нет, — пробормотал он, притягивая ее и укладывая на себя, — нет, моя изумительная Орхидея, целью моей жизни было найти тебя.

Конечности их переплелись, кожа увлажнилась, границы между телами стерлись, дыхание смешалось. Казалось, будто Бог наконец простер над ними свою руку и благословил их. Даже когда они занимались любовью, Орхидея плакала, мысленно шепча благодарственные молитвы.

Толчки Михаила становились все глубже, и Орхидея с равной силой отвечала на них. Она вглядывалась в зеленые заводи его глаз, крепко сжимая его плечи, сотрясаемая ураганом страсти.

Внезапно словно что взорвалось у нее внутри, и он последовал за ней.

— Орхидея! — выкрикнул он в экстазе. — Орхидея! Любимая! Душа моя!

Аранья прошла через служебный вход в театр «Ледерер», показав охраннику, сидевшему у дверей, фальшивый пропуск. Уже в третий раз она шла этим путем, и новый охранник только коротко кивнул.

Она прошла по коридору за сценой мимо артистических уборных. Никто даже не посмотрел на нее. Она была в униформе, украденной в одной из фирм профессиональных охранников, и загримирована как чикана [23], кожа ее лица была угреватой, так что едва ли заслуживала внимания.

Она встала за кулисами. На ее присутствие посмотрят так же, как на кабели и подвешенные микрофоны.

Она скрестила руки на груди и приняла скучающее выражение, глядя прищуренными глазами, как десять танцовщиков выполняют сложные па в русском народном стиле. Среди них была и Джина Джоунз, невеста сенатора Уиллингема.

— Пианист! — закричала Беттина. — Прекрати чертову музыку!

Пианино тотчас же умолкло.

— Джина Джоунз! — злобно закричала хореограф. — Здесь тебе не выпускной концерт младшего класса. Дорогуша, у нас через три дня премьера в Бостоне, а ты даже не можешь запомнить комбинаций!

— Мне кажется, я сейчас выдержала ритм, — тяжело дыша, сказала Джина.

— Нет, не выдержала. Попробуйте пятую… нет, двадцатую, — сказала Беттина собравшимся танцорам. — А с тобой, Джина, я хочу попрощаться.

Аранья видела, как группа расходилась, кроме Джины, нерешительно приблизившейся к хореографу. На лице ее отразилась тревога.

— Я уверена, что смогу выполнить все правильно после еще пары попыток, — взмолилась танцовщица.

— Я увольняю тебя, Джина, извини. Я лучше возьму кого-нибудь из дублерш, они все уже знают комбинации в совершенстве.

— Но… пожалуйста… — даже на расстоянии в пятнадцать футов Аранья услышала отчаяние в голосе Джины.

— Если тебе так хочется выступать на сцене, заставь своего мужа купить тебе театр, — добавила Беттина. — Яне беру людей, которых мне навязывают сверху, если только они не Мэри Мартин, а ты, милочка, не Мэри Мартин.

Страшно расстроенная, Джина убежала со сцены, а Аранья скрыла свое недовольство под бесстрастной маской. Сукин сын! Ей хотелось кричать от ярости и разочарования. Если Джина не будет выступать в мюзикле, тогда Уиллингем, безусловно, не придет на премьеру.

Оставалось еще пятнадцать минут перерыва, и разговор в уборной перешел на сплетни. Орхидея, не интересовавшаяся ими, повернулась, чтобы уйти, но ее остановила фраза, брошенная одной из танцовщиц.

— Мой бывший наконец-то согласился продать «Рэмпейдж», — сказала танцовщица. — Упрямая задница на прошлой неделе обратился к агенту по продаже недвижимости. Теперь мы сможем покончить с разводом. Слава Богу! Это тянется уже три проклятых года.

Орхидея резко остановилась. «Рэмпейдж», маленький ночной клуб в Центральном парке, несколько лет был в моде и процветал. Потом превратился в нечто вроде дискотеки, и для него настали тяжелые времена. Орхидея там однажды была с Романом Соленски.