В юрте пахнет кумысом и седлами на сундуках.
- Всю Сибирь скоро займут большевики... мы тут на камне сидеть будем. Я приказываю вводить безжалостную дисциплину!.. Если...
Он внезапно стихает, опускается на кошму:
- Вы меня простите, я устал, Чокан... Вы со стадами пришли, Чокан?
- Я пришел всем моим народом.
- Значит, мяса у нас будет достаточно?
Чокан целый год не улыбался. Когда взяли Павлодар и позднее - Омск, Чокана русские стали называть хитрым азиатом. Имея власть, - нужно твердеть лицом. Чокан - хан. Чокан скинул европейскую куртку со светлыми пуговицами (он ее очень любил) и натянул халат. Оставаясь один (это происходило редко), он достает из чемодана "Юмористический чтец-декламатор" и, широко разевая рот, хохочет.
Атамана он знает давно. Едва ли тот сколько-нибудь изменился: только говорит длиннее. Чокан улыбается:
- Да, мяса много.
- Рассчитывая на помощь киргизского народа, имея за плечами помощь Японии...
Чокан вдруг хохочет:
- Что такое?
- Я вспомнил японских женщин... как к ним ходили казаки... и бесцельно! Мне атаман Семенов рассказывал, это бесподобная история. Женщины у них маленькие - как ткань...
- Что?
Чокан играет уздечкой. Седло выложено точеным серебром - Чокан подарил год назад.
- О Павлодаре не думаете, атаман?
- У меня там ничего, Чокан.
- Я знаю, я не об этом. Я думаю часто... оттуда мы вошли в Сибирь. Ворота!.. Как его... там находится... о силе еще много рассказывали. Я его, правда, не видал, я о силе наслышался. У вас же редко встречаются розовые свежие лица... вы не помните его фамилии, атаман?..
Чокан думает, что атаман не ответит. Атаман закуривает и говорит спокойно:
- Запус. Он теперь с моей женой живет. Точно, в Павлодаре ли он?
- Мне неизвестно. Если желаете, приму меры.
- Бросьте... стоит ли.
Проезжая среди телег беженцев из Сибири, Чокан говорил о степях, пастбищах. Халат у него пестр, как весенние лога. Как на весну смотрят на него киргизы.
Скрипят толстоколесые арбы. Шалаши из камыша. Шерстью - серой и грязной - наполнены арбы и шалаши. Ордой наполнена монгольская долина Ак-Тюрши.
Атаману Трубычеву нельзя долго ездить. Он провожает Чокана до его юрт. Широкозадый киргизенок подымает пред ханом кошомную дверь.
Возвращаясь, атаман думает о дисциплине. Степь разваливает крепость духа, это доказывает атаману - казак, сплошь заросший диким волосом. Он лежит на животе под телегой и для чего-то полотенцем трет себе шею. Атаман решает, что казак бежал с караула.
Он склоняется с седла и бьет казака плетью по голым ногам.
- Сволочи! С караула удрал! Есть отпускной билет?
Казак выше лошади. В голубых его глазах слезы и это еще больше злит атамана.
- Так точно, господин полковник, есть...
Женщина, лежавшая рядом с казаком, Фиоза Семеновна. Возможно, что, увидев ее, - подумал так о казаке атаман Трубычев.
- Из Лебяжьего?
- Так точно, господин полковник.
- Фамилья?
- Егор Заливин.
- Иди. Я ж говорил - не сметь шляться к беженцам. На два часа под ружье. Доложи.
- Слушаю, господин полковник.
Атаман причембыривает коня к телеге. Фиоза Семеновна садится рядом, у ней такое же, как и раньше, широкое тело, и еще не осел внутрь мутный зрачок. Атаман плетью сшибает с краг шерсть кошмы.
- Кирилл Михеич здесь?
- Он кизек в степи собирает, Артемий Иваныч. А этот, был что, из Заливиных... Лебяжинских, помните? Вы его больно-то не наказывайте...
- Постоит. После всегда веселее становится.
- Самовар согреть, Артемий Иваныч?
Атаман вдруг вспоминает, как однажды в Павлодаре он играл в карты с Запусом. Для кого вошла тогда в пимокатную Олимпиада? Он со злостью смотрит на загоревшие, вялые щеки (они теперь, как осенние листья) Фиозы Семеновны.
- Муж-то с тобой спит?
- Он теперь, Артемий Иваныч, в религию пошел. День и ночь молится.
- Спит что ль?
- Когда спит. Я его еле уговорила из Павлодара ехать, красные-то на него злы - урезали бы. В городе-то одни стены остались.
- Не к чему ехать. Сидели бы, зарежут - пусть.
- Все едут.
- Все?..
Атаман Трубычев оглядывает мягкое лоснящееся тело Фиозы Семеновны. Он устал от монгольских женщин - ими густо наполнены юрты подле лагеря, они пестры и раскрашены. Ламы в желтых халатах, китайские офицеры с золотыми драконами на погонах, мохнато-скулые казаки - все они ходят к женщинам курить опий и пить густой, приправленный салом, монгольский чай. Стада овец и коней твердо бьют копытами желтую землю, кочуя к западу. Стада пахнут кислыми осенними травами. Такие же запахи у женщин в юртах. Атамана злит, что отряды, бежавшие от большевиков, приобретают эти запахи. Как только люди наполняются до изнеможения кисловато-тягучими запахами созревших стеблей, - они бегут песками на ленивый запад, к Индии.
Войлок юрт от обильнейших ласк промаслился человечьим потом. Юрты темны и широки - как толстые женщины. Атаману приятно лежать под телегой, - она пахнет дегтем поселков.
Атаман сказал:
- Ты ко мне в палатку приди.
Фиоза Семеновна не спросила зачем, а только - когда.