Голубые песцы: Повести и рассказы

— Почему не поехала? — задумчиво переспросила Анканау. — Долго и трудно объяснять… Охотником хочу стать — вот что!

Пограничник с сомнением посмотрел на девушку.

— Не веришь? — спросила Анканау.

— Почему? Раз решила — думаю, что выйдет, — не совсем уверенно ответил Миша.

— Я докажу! — твёрдо и с задором сказала Анканау.

К вечеру ветер стал стихать. Анканау и Миша вышли на улицу. Было ещё светло — день заметно прибавлялся.

— Приходи в гости, — сказала на прощание Анканау.

— Буду мимо проходить, обязательно зайду, — ответил Миша. — Только жаль, что покидаете избушку на лето.

10

В тундре появились пушистые съедобные сладкие цветы — конагнъаят, а припай по-прежнему стоял у берега. Лёд покрылся большими сквозными лужами, посреди которых темнели синие промоины. От больших айсбергов остались голубоватые, обсосанные солнечными лучами обломки.

Анканау вернулась в ремонтную мастерскую. Время было горячее — весенний ход моржей, и её взяли без разговоров. За длинным, обитым жестью столом работали вдвоём — Анканау и Вася Гаймо. Остальные ушли в море.

В мастерской приходилось работать сутками. В грязные окна светило незаходящее солнце, а в это время на завалинке сидел моторист и курил папиросу за папиросой.

В редкие часы свободного времени Анканау спускалась к морю, к тому месту, где лежал под водой и льдом заветный камень. Здесь она долго сидела и сочиняла длинные письма, которые она не могла доверить даже бумаге. Когда в Кэнинымным приезжали пограничники, Анканау бежала в контору правления, но почему-то среди приезжих никогда не было Миши Носова, а спросить о нём она не решалась.

Вася Гаймо даже намёком не напоминал о своей любви. Он говорил только о работе и громко возмущался небрежным обращением с моторами.

— Погляди, как засорили карбюратор! — обращался он к девушке. — Небось моторист чистит свой нос, сморкается!

Анканау предложила:

— Пойду-ка я к председателю. Пусть соберёт мотористов, и мы с ними поговорим, — сказала она.

Гаймо почесал мизинцем лоб.

— Это, конечно, нужно. Но разговаривать тебе с ними будет трудно. Не послушаются. Смеяться будут…

— Это почему? — насторожилась Анканау.

Гаймо оглядел её с ног до головы.

— Женщина ты…

Обида, как зелёная холодная волна, захлестнула Анканау, захватила дыхание.

— Да ты знаешь?.. Ты знаешь?.. Я поймала голубого песца!

Гаймо пожал плечами.

— С тобой был отец.

— Что ты хочешь сказать? — Анканау подбежала к парню, схватила за плечи и стала трясти.

Гаймо испугался. Он попытался вырваться из цепких девичьих рук и бормотал в своё оправдание:

— Да не я это говорю. Другие говорят.

Анканау отпустила парня. Сила вдруг ушла из её пальцев, всё тело обмякло: так, должно быть, чувствует себя медуза, выброшенная на берег. Девушка машинально стянула с себя клеенчатый фартук, бросила его на токарный станок и вышла из мастерской.

Она ничего не видела вокруг. Ноги привели её к дому, но Анканау, увидев знакомую дверь, повернулась и, обогнув дом, пошла через тундру к берегу моря.

Ноги увязали между кочек, чавкала холодная вода, проступившая из мха. Несколько раз девушка падала, пока не добралась до ручья. Повернув вверх по течению, она направилась к озеру. Здесь Анканау присела на сухой, покрытый короткой травой пригорок.

Небольшой прямой овраг разрезал тундровый холм надвое, открывая вид на оставшийся кусок припая и море с редкими плавающими льдинами. Чувство жгучего стыда, смешанного с обидой, не покидало её. Трудно было дышать, хотя она шла сюда довольно медленно.

Анканау вспомнила, как отец, сдавая добычу на пушной склад, несколько раз повторил заведующему, что голубого песца поймала Анканау. Пушник Гэмауге, солидный и очень спокойный человек, сдержанно похвалил девушку. Мать поцеловала. А другие и даже председатель Василий Иванович громко выражали одобрение. Как же так? Выходит, они тогда не поверили Чейвыну и лгали ей? Вот так иногда ободряют тяжело больного человека: открыто и громко возле него рассуждают о скорейшем выздоровлении, а стоит ему отвернуться, как горько покачивают головами и обмениваются понимающими взглядами.

Стыд жёг глаза. Они были сухими и горячими, как будто Анканау неосторожно приблизилась к ярко пылающему костру.

С ней играли, как с маленькой капризной девочкой. Потакали, чтобы не разревелась, сунули в руки игрушку, которую она просила.

Надо отсюда уезжать. Достаточно позора она принесла в дом родителей. Бедный отец! Каково-то у него на сердце?

Анканау решительно поднялась, осторожно ступая, подошла к воде и сполоснула разгорячённое лицо.

Вдоль речки спустилась к морю и медленно пошла к селению.

Обида и горечь ушли куда-то в глубину сердца, от них осталась лёгкая тень — Анканау уже думала о будущем. Можно поехать в Анадырское педагогическое училище или в сельхозтехникум… А не остаться ли в райцентре и закончить десятилетку? Нет, лучше уехать! И подальше от Кэнинымныма!