Голубые рельсы

— Ну что ты! Чего бояться-то? Пусть только бы показалась эта кошечка. Жакан в глаз — и привет бабушке. В крайнем случае нож есть. Кошечка — прыжок, а я приседаю и выпускаю ей кишки. Элементарно!

Надо же так врать! Ведь у него от страха до сих пор дрожат все поджилки. Настолько сдрейфил там, на поляне, что хотел залезть на дерево.

— А я перепугалась за тебя… — вдруг услышал он тихий Марийкин шепот и посмотрел на нее. Она поправляла выбившиеся из-под платка черные кольца волос; губы ее были плотно сжаты.

До самого Дивного он мучительно думал: сказала ли она это или ему просто послышалось?..

Возле вагончика путеукладчиков для сохатенка соорудили жердяной загон, натаскали туда сена, веток, чтобы ему было мягко лежать. Кто-то побежал будить врача, а Толька тем временем налил в бутылку молока, раздобыл у семейных соску и попытался накормить зверя. Тот долго не понимал, чего от него хотят. Тогда Толька сделал в соске отверстие побольше. Сохатенок, причмокивая, начал пить с такой жадностью, что чуть было не откусил бутылочное горлышко.

Пришел Айболит Дивного, недавний выпускник Московского медицинского института, с копной иссиня-черных волос, горбоносый, с огромными черными глазами Гога Лилиашвили. Через слово он употреблял междометие «э!» и, разговаривая, имел привычку жестикулировать.

Он протиснулся к сохатенку и осмотрел раненую ногу.

— Такой хрупкий ногу попортил! Э!.. — всплеснув руками, сказал доктор. Несмотря на шесть лет жизни в столице, он сохранил сильный кавказский акцент.

— Что, Гога, не вылечить? Неужто стрелять придется? — спросил Каштан.

Гога сделал страшное лицо и прокричал:

— Паччиму не вылечить?! Паччиму шашлык?! Сейчас шины наложу! Хромать будет, потом бегать будет. Э!..

Все облегченно вздохнули. Кто-то предложил:

— Давайте придумаем лосенку кличку!

Задумались. Нерешительный голос:

— Может, Тайга?..

— Какой Тайга?! — простонал Гога, всплеснув волосатыми руками. — Она — не девочка! Она — мальчик!

Начали наперебой придумывать мужские клички.

— Гога, а он ведь на тебя похож! — простодушно сказал Каштан. — Горбоносый, черноглазый…

Гога метнул на бригадира черную молнию-взгляд, потом посмотрел на своего необычного пациента и захохотал так заразительно, оскалив белые, как сахар, крепкие зубы, как могут хохотать только темпераментные кавказцы.

— Похож! — прокричал он. — Пусть будет тезка — Гога!

IX

В выходной, рано утром, Каштана разбудил Дмитрий Янаков.

— Здравствуй. Извини, что беспокою в нерабочий день, — сказал он. — Вот какое дело. В сотне километров от Дивного находится геологическая партия, буровики. Они свернули работы. У них остались неиспользованными восемь бочек с соляркой. Передали их нам. Не пропадать же добру. Бочки надо вывезти вертолетом. За один рейс управимся. Как раз сейчас «МИ-4» свободен. Короче, нужен рабочий, чтобы помочь пилотам погрузить. Люди устали за неделю, отдыхают. Как быть, а? Я бы сам полетел, да комиссия из министерства через два часа нагрянет…

Каштан подумал о том, что бойцов действительно не стоит беспокоить, пусть отсыпаются ребята. Толька и Эрнест с вечера ушли рыбачить и еще не возвращались. Затем он прикинул, что сегодня особых дел у него нет, разве что с ружьишком в тайгу хотел пройтись. Ладно, перебьется.

— Иди к пилотам, Дим, скажи, что через десять минут рабочий придет на вертодром.

— Спасибо, Вань. Бегу.

Каштан не сказал, что летит сам. Дмитрий, чего доброго, начнет переживать: вынудил, мол, Каштана.

Он быстро почистил зубы, умылся, забежал в столовку, взял на кухне краюху хлеба, холодных вчерашних котлет и через считанные минуты был на вертодроме. «МИ-4» отдыхал на каменистой площадке; неподалеку от машины, то и дело поглядывая на облачное небо, покуривал экипаж: командир, штурман и бортмеханик. Голубая аэрофлотская форма чистенькая, тщательно отутюженная. Каштан давно подметил, что пилоты Аэрофлота в одежде прямо-таки педанты.

Это был экипаж Седого. Так прозвали командира вертолета за совершенно седые волосы, а было ему не больше тридцати пяти лет. В полете экипаж Седого узнавали по почерку, что ли. Если вертолет, прежде чем коснуться земли, не «прицеливается», не описывает круги над вертодромом, а прямо с неба «плюхается» на него — это, значит, Седой. Если с земли вертолет взлетает сразу, без зависания и наклона корпуса вперед — это, конечно, Седой. Помощники у него были совсем молодые. Штурман — ровесник Каштана, а бортмеханик и того моложе. И тот, и другой непомерно гордились тем, что летают с асом.

Седой знал в лицо бригадира путеукладчиков. Ответив на приветствие Каштана, поинтересовался:

— Что, у бригадира и комсорга стройки других дел нет как за грузчика летать?

— Да воскресенье, дрыхнут ребята…

— Ну-ну.

Седой еще раз глянул на облачное небо, бросил коротко: «В машину», и первым полез в высокую кабину.