Голубые шинели

Из семерых легионеров в той операции уцелело лишь двое — Ингрид, к счастью, выжил, у него было задето лишь плечо. Он написал подробный доклад о героизме Лео, и тому, помимо высокой денежной премии было присвоено очередное воинское звание, а заодно он получил новое прозвище Охотник.

За год Лео побывал на восьми различных заданиях в самых горячих точках мира, имя его было овеяно славой многочисленных побед. Охотник Лео стал элитой французского Легиона. За каждое из поручений он получал от пяти до 10 тысяч долларов, так что счет его в банке рос так же быстро, как и слава легендарного Охотника Лео.

Лео никогда не рассказывал Элен о своих поручениях. Но она понимала: что-то произошло, когда он появлялся у нее в комнатушке с обветренной кожей, израненными руками, и потухшим взглядом.

— Расскажи мне, где ты был, — иногда просила она его, но он молчал.

Что рассказать ей, этой чудесной женщине, этому воздушному эфемерному созданию, самому прекрасному созданию из живущих на земле, что рассказать ей — как пахнет человеческое тело, сжигаемое напалмом, как трепещет в твоих руках какой-нибудь ублюдок, когда ты стягивает шнурок на его бычьей шее?

Он сбился со счета — скольких человек уже он убил. И не знал — скольких еще убьет. Он старался не думать об этом — ведь он просто был боевой машиной. Он старался об этом не думать. И почти всегда это у него получалось.

* * *

Анатолий Михайлович Конягин не имел семьи. Его единственная жена умерла тридцать лет тому назад во время родов, оставив мужу чудного улыбчивого мальчика. Сына Анатолий Михайлович очень любил, он старался сделать все возможное, чтобы тот не чувствовал себя ущербным, лишенным ласки и заботы — ведь мальчик рос без матери. Конягину никогда и в голову не приходило жениться снова — он считал бы это страшным предательством по отношению к умершей жене. Да и к сыну тоже. А потом случилось несчастье. Когда сыну было всего тринадцать лет, он уехал отдыхать в пионерский лагерь. Анатолий Михайлович помнит, как сын уходил из дома. У него всегда будет стоять в глазах эта тощенькая фигурка мальчишки в длинных до колена шортах, в белой рубашке с коротким рукавом, в пилотке с красной звездочкой и пионерским галстуком. На спине у сына был рюкзак. А в руках — сачок для ловли бабочек. И он улыбался отцу:

— Папа, не скучай! — сказал он и больше не вернулся. Он утонул в мелкой подмосковной речке во время пионерского купания.

Жизнь потеряла для Анатолия Михайловича всякий смысл.

Потом, уже позже, когда он стал академиком, его начали звать чокнутым. Над ним всегда посмеивались коллеги, считая его не от мира сего, а кое-кто прямо в глаза говорил ему, что он придурок, и, мол, вообще непонятно, как таким маразматикам дают такие высокие ученые степени. Тем не менее он был выдающимся ученым.

После того как он передал свою формулу этому английскому дипломату, господину Кевину, он стал ждать. Он ждал, когда мир узнает наконец его имя. Но прошла неделя — и ничего не случилось.

Конягин успокаивал себя — нет, говорил он, — такие дела ведь быстро не делаются. Это же серьезная акция — мировое господство. Может быть, еще неделя — и тогда… Но какая-то странная тревога, нехорошее предчувствие, что что-то пошло не так — не оставляло его.

И вот вчера он получил очередное приглашение на какую-то пресс-конференцию.

— Ну их к лешему, — обычно говорил он Мане-домработнице, вот уже тридцать лет живущей у него в доме, — сами пусть ходят на свои пресс-конференции.

Но в этот раз он решил пойти — он знал, что на такого рода мероприятиях часто бывают дипломаты и втайне надеялся, что и его знакомый дипломат, господин Кевин, также может оказаться на этой пресс-конференции.

В фойе Дома Журналистов было, как водится, многолюдно — толклись какие-то, изображающие из себя очень занятых, юные девчушки в коротких юбках с диктофонами в руках, суетились фотокорры, бессмысленно щелкая своими камерами с длинными объективами, чинно расхаживали какие-то пары с дамами под ручку Конягин вошел в фойе и замер в нерешительности. Он знал, что сейчас к нему обязательно подойдет какая-нибудь юная пигалица и начнет задавать идиотские вопросы, но ведь не за этим же он сегодня сюда явился. И вдруг в одном из углов этого фойе он увидел того, кого искал. Господин Кевин беседовал еще с каким-то мужчиной. Конягин вперил свой взгляд в дипломата, понимая, что тот непременно сейчас обернется — так и случилось. Кевин, увидев Конягина, расплылся в дружеской улыбке, извинился перед своим собеседником и направился к академику.

Конягин внимательно смотрел на дипломата и не понимал — что в нем сегодня не так. Но что-то было не так — он это знал. Он это чувствовал.

— Добрый день, дорогой Анатолий Михайлович, — вежливо обратился к нему Кевин.