Голые люди

- Неужели тебя не учили, как закрывать свои органы чувств от воздействия чужих волн?

- Мы проходили это в школе, - ответила Люба. - Но я такая трепетная, что все равно чувствую...

- Не беспокойся, - сказал По-из, кладя руку на обнаженное плечо своей младшей коллеги, и та отпрянула в удивлении.

- Что вы имеете в виду?!

- Ты побледнела, - сказал По-из. - Ты еще так молода и наивна. У тебя никогда не было мужчины...

- Мне еще не назначили мужа, - согласилась Люба.

- Теперь ты выберешь его сама.

- Кого захочу?

- Кого захочешь - из нас.

- Нет! - вырвалось у девушки. - Я надеюсь, что здесь есть другие мужчины.

- К сожалению, ты не сможешь найти счастья с чужим. Я тебе это гарантирую.

По-из не считал нужным скрывать свои вполне земные желания от девушки. Но облекал их, опытный соблазнитель, в туман, подобный тому, что струился у их ног. И Люба понимала опасность, но в опасности была запретная сладость... Она даже забыла о голоде.

Люба нечаянно взглянула на ступни По-иза, а оттуда взгляд ее скользнул выше, по его ногам... Нет, это немыслимо!

Но Люба не успела ничего сказать и даже не успела упасть в обморок, потому что сначала По-из, а через две секунды и она сама почувствовала и услышала, как к пещере идет некто совсем чужой. Но разумный.

Они начали отступать под навес пещеры... И тут-то Люба лишилась чувств.

По-из растерянно склонился над ней, стараясь поднять ее и унести, но не успел, потому что как раз в этот момент из тумана вышел старший унтер-офицер Сато.

Старший унтер-офицер Сато

Семья, к которой я принадлежу, занималась крестьянским трудом.

Однако низкое происхождение никогда не мешало мне иметь высокие идеалы. В школе я принадлежал к обществу Вишневого бутона и воспитывался в духе преклонения перед волей императора. Я поднимал дух бусидо и зачитывался приключениями ронинов. Я намеревался после школы поступить в военное училище, потому что шла великая война и войска империи проливали кровь для создания Великой Азиатской сферы сопроцветания. Однако плохое зрение и залеченный в детстве туберкулез не позволили мне стать летчиком и, поднявшись с палубы авианосца, взять курс на американские линкоры в Пёрл-Харборе. Я смирился с жизненным поражением и продолжал тренировать свое тело и дух. Я был убежден, занимаясь военной подготовкой на пыльном поле за школой в нашей деревне, что моя жизнь будет нужна императору.

Меня мобилизовали в армию в марте 1943 года в возрасте 18 лет. До этого я, помимо обучения и активного участия в деятельности общества Вишневого бутона, регулярно дежурил в отряде противовоздушной обороны. У меня была невеста, однако имени ее я не помню.

В качестве солдата я был направлен сначала в Сайгон. Командиром моей роты был первый лейтенант Камико, а командиром взвода лейтенант Имада. В течение первого года моей службы я участвовал в трех операциях по борьбе с партизанами. Я был в роте на хорошем счету, потому что, несмотря на относительно слабое здоровье, я всегда выполнял приказы командования, не щадя себя, и проявлял верность императору и любовь к командирам.

В начале 1944 года наш полк был направлен в Бирму, где мы участвовали в араканской операции и отразили английское наступление.

Я был ранен, но остался в строю. Мною были убиты три английских солдата. Летом 1944 года я был произведен в младшие унтер-офицеры. В то время ходили слухи, что нас направят на острова в Тихом океане, где шли тяжелые бои и где решалась судьба Великой сферы сопроцветания. Однако нас перебросили в Лигон. В Лигоне было тихо. В то время он еще был тылом. Я был направлен на железную дорогу, которую строили английские и голландские пленные. Там был очень тяжелый климат, и многие болели дизентерией. Мне пришлось участвовать в одной акции против деревни, в которой находили себе кров и защиту некоторые враги нашей империи. Я делал это с удовлетворением, потому что около той деревни в засаде погиб мой друг, имени которого я не помню. Мы сурово отомстили за него. Мы стояли у двух выходов из деревни, и, когда другие поджигали дома, мы стреляли в тех, кто пытался убежать. Если бы меня спросили, чувствую ли я раскаяние, я бы ответил, что высшая справедливость требует идти на ограничения излишней совестливости. Совестливые опасны в бою. Я убежден, что беда японской императорской армии заключалась в излишней мягкости в борьбе с противником. Будь наши противники больше напуганы, они бы скорее сдались и в конечном счете пролилось бы меньше крови, как японской, так и крови наших противников.