Голые

– Вообще-то говоря, мама, нам пора. Наше возвращение домой затянулось, уже довольно поздно.

Она обернулась:

– Ах! Тебе завтра рано вставать? Пойдешь в церковь?

Я вздохнула:

– Нет, мама. Просто работа.

Эмоции быстро сменяли друг друга на лице матери, к ее губам приклеилась напряженная, неестественная улыбка. Маму явно не порадовало то, что я уезжаю так скоро, но она не смогла скрыть удовлетворения от мысли о том, что я не пойду в церковь завтра утром. Правда, мать считала, что я могу пойти на одну из трех оставшихся на этой неделе месс. Возможно, мне стоило успокоить ее и признаться, что я вообще перестала ходить в церковь, но существовали некоторые темы, которые мы не соглашались обсуждать – и которые просто никогда не поднимали.

– Ну ладно, раз вам нужно уезжать, ничего не поделаешь. – Мать потянулась к тарелке с бараньей грудинкой, стоявшей на столешнице. – Тогда разрешите мне хотя бы завернуть для вас то, что осталось от ужина.

– Нет, мама, не стоит…

Она остановила меня взглядом:

– Пожалуйста. Мы ведь с Хаимом живем вдвоем. И просто не сможем съесть все это. Даже если я заморожу часть мяса, тут все равно хватит человек на десять. Эта Тови ест не больше, чем птичка, да и ее Рувим ненамного лучше.

Алекс погладил себя по животу:

– Я-то от своей доли не отказался, миссис Каплан. Надеюсь, все в порядке, я поступил правильно?

Удивленная его словами, мать рассмеялась:

– О да! Разумеется. Вы все сделали прекрасно, Алекс. Просто замечательно! Значит, вам бы хотелось взять немного еды с собой, да?

– Да, – поспешил согласиться он, хотя я уже приготовилась протестовать. – С удовольствием поел бы позже.

– Ну-ну, ладно, сдаюсь. – Я подняла вверх обе руки. – 2:1 не в мою пользу, я проиграла.

Мама задорно подмигнула мне, и это так походило на нее ту, прежнюю, что мое горло сжало спазмом.

– Да, ты проиграла.

Она перехватила меня во дворе, пока Алекс засовывал в багажник пакеты с едой, заботливо упакованные в такое количество слоев фольги, что мне уже, похоже, было впору получать сигналы из космоса.

– Он очень мил, Ливвале.

Я оглянулась на Алекса, который аккуратно перекладывал пакеты, чтобы они вошли в машину.

– Да, он классный, мама.

– Он – не еврей, – задумчиво произнесла она и вскинула руки прежде, чем я смогла ответить. – Я знаю, знаю!

Нахмурившись, я обхватила себя руками.

– Понимаешь, я пыталась быть католичкой не ради того, чтобы причинить тебе боль.

– Понимаю.

Я не стала объяснять, что, выбрав ее веру, я стала бы чужой для папы.

– С твоей стороны неразумно ожидать, что я буду встречаться только с евреями. А еще это просто нереально.

– Нереально? Почему же?

Я взяла ее за руку. Наши сцепленные пальцы смотрелись как полоски у зебры: светлая – темная, светлая – темная.

– Мама, ну перестань!

– Я всегда говорила тебе, что важен не цвет твоей кожи, а то, что внутри.

Я выпустила ее руку.

– Это важно до тех пор, пока внутри я – такая же, как ты, верно?

– Я лишь хочу для тебя самого лучшего, Оливия. Так, как хотела всегда. Ты – моя дочь. – Мама снова потянулась к моей руке, но не коснулась ее. – Независимо от того, что у тебя внутри.

– Ага, понятно, но я и сама толком не знаю, что у меня внутри, как быть с этим?

– Это хорошо, значит, у меня еще есть надежда, – ответила мать. – И это вполне разумно. И реально.

Я бросила взгляд в сторону ее дома и увидела льющийся из окон свет, до моего слуха донеслись слабые звуки работавшего в гостиной телевизора.

– Ты должна прекратить попытки подгонять меня под свою жизнь.

Она нахмурилась:

– Я всегда буду пытаться подгонять тебя под свою жизнь.

Это не всегда было правдой, что мы обе отлично знали. Думаю, мать сказала это, не до конца отдавая себе отчет в собственных словах.

– По крайней мере, просто прими меня как часть своей жизни, вместо того чтобы пытаться сделать невозможное.

– Что именно? – Моя мама была такой миниатюрной, что едва достигала моего подбородка, но сейчас она выглядела столь жесткой и резкой, что я невольно отпрянула.

– Не знаю, – наконец ответила я, когда Алекс хлопком закрыл багажник.

Мама смягчилась, решив не затевать ссору:

– Неужели это по-прежнему будет стоять между нами?

– Я и этого не знаю, мама. Мне очень жаль.

Она вздохнула и покачала головой:

– Я не могу повлиять на то, что чувствую, Оливия. И по-прежнему считаю, что ты поступила неправильно…

– До свидания.

Мать остановила меня, положив ладонь на мою руку.

– Я не могу оправдать это, смириться. Но ты – моя дочь, и я люблю тебя. Этого недостаточно?

Я хотела ответить, что вполне достаточно, что все те вещи, которые она сказала или сделала, давно смыло рекой времени. Хотела – и не могла. Лишь положила свою ладонь ей на руку, обняла покрепче, а потом отпустила, сделав шаг назад.