Голый конунг

В начале 1570-х гг. сын Густава I Вазы Юхан III, стараясь доказать Ивану Грозному, на глазах всей Европы издевавшемуся над его происхождением не от «государьского рода», а от «мужичьего» («нам цысарь римский брат и иныя великия государи, а тебе тем братом назватись невозможно, потому что Свейская земля тех государств честию ниже…»), что наносило серьезнейший ущерб на международной арене как династии Ваз, так и самой Швеции, свою равность ему, следовательно, равность Швеции России, с этой целью пошел на фабрикацию подложной родословной, увязывающей род Ваз с древними конунгами, но при этом не опускаясь глубже 1160-х гг.

То есть и в этом случае ни его, ни его придворных историографов, давно уже поднаторевших в фальсификациях родной истории, варяги, основавшие правящую в России династию, представителя которой Юхан III унизительно умолял, как до того делали на протяжении многих лет его отец, Густав I, и брат, Эрик XIV, «учинить себе в братстве» и позволить вести непосредственно переговоры с ним, а не с новгородским наместником, не привлекли абсолютно никакого внимания (а ведь более удобного момента с выгодой для себя обыграть варяжское, якобы «шведское», происхождение Грозного шведам, конечно, было не найти).

Параллельно с этим переводчик шведского посольства «Обрам Миколаев», отправленный Юханом III в Россию в 1569 г. и задержанный там на несколько лет, «лазучил и выписывал родство государя нашего и разряды (курсив мой. – В.Ф.), и человек Аврамов за то кажнен…». Но и в родословной русского царя взгляд шведских специалистов в области генеалогии не задержался на тех же варягах, от которых он – Рюрикович – вел свое начало[238]. И швед П. Петрей, приступив к написанию «Истории о великом княжестве Московском», которая вышла в Швеции в 1614–1615 гг., не скрывал всей тщетности своих немалых усилий в поиске ответа на давно занимавший его вопрос: «Но я нигде не мог отыскать, что за народ были варяги…»[239]. Хотя был не только весьма близок к официальным кругам, но и являлся «рикс-историографом», обязанным очень хорошо знать основные моменты истории своего народа и государства.

Также нельзя забывать, что шведская историческая мысль к началу XVII в. прочно увязла в болоте мифов, беспрестанно плодивших новые мифы. Так, в «Прозаической хронике», составленной в 1450-х гг., «фантастически возвеличивается вся история Швеции» от библейского потопа до времени создания хроники. В «Истории всех готских и шведских королей» упсальского архиепископа Ю. Магнуса, изданной в Риме в 1554 г. и представляющей собой «громадный ультрапатриотический латинский панегирик», вобравший в себя исландские саги и оказавший, по мнению специалистов, на шведскую историографию последующих полутора веков «наибольшее влияние», Швеция представлена матерью-прародительницей многих народов, а сын Иафета Магог зачислен не только в праотцы, но и в первые короли готов. В генеалогических таблицах Э.Е. Тегеля 1598 г. этот же библейский персонаж выступает в качестве и «праотца» и «первого шведского и готского короля»[240].

В конечном итоге беспредельные националистические амбиции шведов породили готицизм, который утверждал идею об их происхождении от древних завоевателей мира – готов – и о превосходстве шведов над другими народами. А готицизм, как показывает Л.П. Грот на неизвестном отечественной науке материале, на несколько веков очень серьезно помутил сознание шведского общества и привел его в состояние эйфории, в котором оно рассуждало о своей истории и которое так полно выразил в 1934 г. шведский историк Ю. Нордстрем: «Ни один из народов Европы, помимо классических народов, не мог предъявить прошлое, полное столь дивных испытаний в мужестве, как мы – потомки готов. Это придало нашему патриотизму новый элемент мужества, как раз в преддверии державного периода XVII в., в который, как казалось его современникам, возродились заново героические силы готов. Но до этого только из исторической памяти черпали шведское национальное чувство и историческая фантазия подлинную пищу. Благодаря трудам историков, благодаря популярным рассказам об исторических судьбах отечества, благодаря небольшим простонародным сочинениям, благодаря красноречию политиков и ученых, благодаря поэзии, театру – великое множество форм использовалось для того, чтобы запечатлеть в шведском народном сознании представление об истории отечества с блистательной героическая сагой о «древних готах», в которой отразилось совершенное проявление силы и способности нашего народа… С такой историей мы чувствовали себя аристократией Европы, которой предопределено владычествовать над миром»[241].