Голыми глазами

Монгольские сопки покаты, и потому ездят по ним как придется – по прямой. Еще летя сюда на кукурузнике мы дивились множеству расчертивших землю параллельных грунтовых дорог. Теперь объяснилось: ехать по травянистой целине глаже, чем по тряской колее, да и веселей.

Только что кончилось наводнение – разливалась Селенга – и в низинах вода еще не спала. Мы засели. Сопровождающий монгол отправился пешком куда-то за горизонт, за подмогой. А оставшиеся спутники достали холщовые мешочки с крупой и солью, тушенку, разложили костер и принялись варить похлебку. Под сидением оказался чемоданчик водки. Остаток пути ехали уже ночью, распевая «Славное море, священный Байкал» и другие песни.

В Монголии, у чабанов, ночевали.

Ночью мне стало душно в маленькой хибаре, тем более что и за ужином много пили. Я вышел. Овцы, невидимые в темноте, дышали, шевелились, переступали в своих загонах – ночь жила. В черном монгольском небе мерцали крупные шерстяные звезды. И мне открылся первородный смысл древней метафоры: звездные отары.

Овечья метафора

Я вышел из хибары чабанов
с сухим от духоты и водки горлом.
Монголы спали у своих костров,
дремали по степи стада монголов.
Отара звезд кружила в вышине.
Овец отара за спиной дышала.
И смысл метафоры открылся мне,
что пастухи придумали сначала.

…Не было больших и малых городов, воющих ночь напролет аэропортов, светящихся голубоватыми стеклянными стенами заводов и электростанций, тяжелых домов с миллионами горящих окон, бодрствующих в этот час центральных улиц, толп, разделяемых потоками машин с лакированными, отражающими разноцветные огни боками…

Лишь тьма, полная овец и звезд.

В улан-удинском аэропорту, пока ждали рейса, услышал историю страшной и глупой смерти девушки-практикантки в геологической партии. Съезжая на корточках, как с ледяной горы, по скользкой от травы покатой сопке, она выскочила на медведицу с медвежатами, и та ударом лапы содрала с нее скальп. Те несколько дней, что она еще жила, волосы вместе с кожей лица бородой висели под голым черепом.

Когда девчонка летела с горки, бывшая при ней собака, учуяв зверя, неслась рядом, лаяла, хватала за платье, но та с хохотом отбивалась от собачьей морды… Хозяин, узнав о случившемся, пристрелил собаку.

Баку

Именно так я в детстве представлял себе посадку на Марс.

Самолет пробежал по земле и остановился посреди голой равнины с редкими желтыми пятнами высохшей травы. По далеким окраинам ее обступал синеющий в мареве нефтяной металлический лес.

Выбранная пилотами лужайка в металлических марсианских джунглях.

Легкий ветерок.

Рощи треугольных вышек подходят вплотную к шоссе. Безлюдье их подчеркнуто непрестанным движением коромысел – качающих, качающих, качающих из земли нефть…

Ночь оказалась черна и прохладна.

Ее освежало влажное цоканье копыт по дну четырнадцатиэтажной пропасти под гостиничным балконом: площадь слегка подсвечена, и по ней катит старинный фаэтон. Со дна пропасти величественной скалой, изрытой гнездами темных окон, вздымается громада Дома правительства.

Фаэтон возвращается с новыми седоками.

Широкая дуга огней взбирается вверх до горизонта. Со стороны моря темно. Только несколько огоньков на танкерах, дремлющих на рейде.

Утром вчерашняя скала превратилась в мавританский замок с башенками.

По гладкой воде залива жуками-водомерками разбежались байдарки.

Город плавал в желтом зное. Он изнывал.

Зной тягуч, как восточная музыка. Небо расплавилось и затопило горизонт. Солнце съело все краски, оставив крышам, стенам, мостовым и морю одну – режущую глаз, белесую.

Оно выбелило даже листву деревьев.

В поисках завтрака – стакана простокваши и квадратика творога – пришлось совершить кругосветное путешествие по прилегающим кварталам.

Зато бакинский базар, куда мы попали после полудня, оглушил завалами разноцветных фруктов, овощей и всяких трав по грошовым ценам. Нахватали чего попало, я вышел ошеломленный. Ощущение рога изобилия не рассеялось даже после, когда дыня оказалась несладкой, а сливы – и вовсе кислятиной. Позже по состоянию торговых рядов мы имели возможность следить за рóдами азербайджанской земли: всякий день какие-нибудь фрукты исчезали, а на их место приходили два-три новых сорта еще роскошней прежнего.

Два художника

Все двери на лестничных клетках были стальные, массивные, заботливо покрытые масляной краской, дабы уберечь не только от взломщиков, но и от самого времени, съедающего сталь. Оставалось только гадать, поднимаясь по лестнице, какие сокровища прячутся в этих сейфах.

К двери была приварена медная визитная карточка с надписью «Сезам-заде». На звонок открыл сам хозяин. Он и впрямь стоял на пороге сокровищницы.