Гомер

Ионийский гений, конечно, не мог удовольствоваться таким сказочным и чисто приключенческим примитивом. Он внес сюда глубокую и захватывающую идею возвращения на родину и любви к родине, и этот мотив сразу преобразил первоначальный сказочно-авантюрный примитив и сделал его произведением развитого гуманизма и высокой морали. В таком виде сказание об Одиссее и было включено в троянский цикл, где его ожидали еще дальнейшие изменения. Здесь оно сразу оказалось возвращением Одиссея из-под Трои аналогичным возвращению других героев (Агамемнона, Менелая), хотя и значительно превосходящим их по своей глубине чувства и моральной настроенности. Это включение Одиссея в число троянских героев повлекло за собой и внесение в троянскую мифологию различных подвигов Одиссея, вопреки его первоначальному совершенно невоинственному характеру. Конечно, главное место в "Илиаде", где прославляется Одиссей на войне, — это X песнь, может быть, специально созданная для его прославления. Правда, он в "Илиаде" храбро сражается и даже получает ранение, но все-таки (Илиада, VIII, 92 слог) Диомед пытается удержать его от бегства и укоряет в трусости. Об его товарищах по возвращению, Антифонте (Одиссея, II, 18 слог), Эльпеноре (X, 552, XI, 51 слог), Перимедесе (XI, 23, XII, 195) в "Илиаде" нет никакого упоминания, а об его товарище Левке (Илиада, IV, 491) ничего не знает "Одиссея". Это верный признак того, что военные подвиги Одиссея внесены были в эпос лишь впоследствии. Точно так же "Илиада" ничего не знает об его знаменитом луке, который появляется в "Одиссее" только в связи с убийством женихов, хотя прекрасное владение им Одиссея подготовлено (см. Одиссея. VIII, 215 слог); история же этого лука, специально рассказанная в "Одиссее" (XXI, 11 слог), является некоторой мотивировкой для введения его в поэму и потому свидетельствует о новизне этого мотива в эпосе. Наконец, только в развитом ионийстве мог возникнуть мотив участия Одиссея во взятии Трои, а именно мотив придуманного им деревянного коня (поскольку его участие в военных делах вообще могло сводиться только на хитрость и политику). По-видимому, только в связи с мотивом "коня" и мог ему придаваться совершенно неподходящий для него Ахиллов эпитет "градорушитель" (ptoliporthos), потому что единственный город, который он "разрушил", — была Троя. Только в отношении Трои он и получает этот эпитет, судя по "Одиссее" (I, 2, и XXII, 230). Эпитет этот встречается не только в "Одиссее" (например, VIII, 3, XIV, 447, XXII, 283 и XXIV, 119), но и в "Илиаде", где мы его находим (и это очень показательно) в самых поздних частях поэмы (II, 278, X, 363). He чем иным, как стремлением возвеличить Одиссея, продиктовано и включение в "Одиссею" всей Телемахиды, причем сказания о путешествиях Телемаха тоже возникают только в конце эпического периода. Если возвратиться к непосредственной характеристике Одиссея, то необходимо сказать, что ее традиционный вид совершенно не соответствует остроте и напряженности жизненной практики Одиссея. — Говорят, что он хитер. Но это не просто хитрость. Это какое-то упоение хитростью, какая-то фантастика хитрости. То он выбирается из пещеры под брюхом барана, схватившись за его шерсть, и тем обманывает бдительность слепого Полифема. То он опаивает этого циклопа и людоеда и выкалывает у него единственный глаз. То он проскакивает мимо сирен, где никто никогда не проезжал живым и здоровым, то он пробирается в собственный дворец и путем методической хитрости им овладевает. Он сам говорит о своей тонкой хитрости (Одиссея, IX, 414); да и Полифем догадался, что его погубила не сила, но хитрость Одиссея (408). Одиссей — сплошное приключение, сплошная авантюра, сплошная изворотливость. Его хитрость доведена до фантастического упоения. Он лжет даже тогда, когда в этом нет никакой надобности, за что, впрочем, покровительствующая ему Афина Паллада его хвалит (XIII, 291–295):

Был бы весьма вороват и лукав, кто с тобой состязаться

Мог бы в хитростях всяких; то было бы трудно и богу.

Вечно все тот же: хитрец, ненасытный в коварствах! Ужели,

Даже в родной очутившись земле, прекратить ты не можешь

Лживых речей и обманов, любимых тобою сызмальства?

Одиссей и сирены. Аттический лекиф (сосуд для масла). Ок. 520 г. до н. э.