Гоминиды

Понтер моргнул, и Хак перевела его слова мужским голосом:

– А на ком же ещё?

– Здесь, в смысле на нашей Земле, человек невиновен, пока его вина не доказана. – Уже произнося эти слова, Мэри сообразила, что есть много мест, где это не так, но решила не усложнять.

– И, как я понял, у вас нет ничего аналогичного нашим архивам алиби.

– Да. О, кое-где есть камеры наблюдения. Но они далеко не везде, и дома их точно практически никто не держит.

– И как же вы тогда устанавливаете виновность? Если у вас нет записи того, что происходило на самом деле, как вы можете быть уверены, что перед вами – тот самый, кто совершил преступление?

– Это я и имела в виду, говоря про нераскрытые преступления. Если мы не уверены… а часто мы не знаем даже, кого подозревать, – то преступнику всё сходит с рук.

– Не могу сказать, что ваша система лучше, – дипломатично высказался Понтер.

– Но наша частная жизнь под защитой. Никто не заглядывает нам через плечо.

– Как и в нашем мире – по крайней мере, если вы не… не знаю слова. Тот, кто даёт другим видеть себя всего.

– Эксгибиционист? – предположила Мэри, удивлённо вскинув брови.

– Да. Их общественный вклад состоит в позволении другим просматривать трансляцию их компаньонов. У них специальные импланты с лучшим разрешением и большей дальностью, и они посещают всякие интересные места, так что другие люди могут видеть, что там происходит.

– Но ведь, чисто теоретически, кто-нибудь может нарушить неприкосновенность чьей угодно трансляции, даже не эксгибициониста.

– Зачем бы он стал это делать? – спросил Понтер.

– Ну, не знаю. Потому что может?

– Теоретически я могу пить мочу, – сказал Понтер, – но на деле никогда не испытывал такого желания.

– У нас есть люди, которые считают взлом систем защиты интересной задачей, – особенно те, что разбираются в компьютерах.

– Это вряд ли можно назвать общественным вкладом.

– Вероятно. Но послушайте, что, если обвиняемый в преступлении не захочет вскрывать свой этот… как вы его назвали?… свой архив алиби?

– Почему?

– Ну, я не знаю. Просто из принципа.

Понтер выглядел озадаченно.

– Или, – сказала Мэри, – потому что во время совершения преступления он занимался чем-то неприличным? – Би-ип. – Неприличным. Ну, тем, чего обычно стыдятся. – Би-ип.

– Возможно, это будет понятнее на примере? – спросил Понтер.

Мэри оттопырила губу, раздумывая.

– Ну… ладно, скажем, я… ну, вы понимаете, занималась, э-э… сексом с… скажем, с чужим мужем. Тот факт, что я это делала, даст мне алиби, но я не хотела бы, чтобы другие люди узнали об этом.

– Почему?

– Ну, потому что адюльтер, – би-ип, – это плохо.

– Плохо? – переспросил Понтер; Хак, видимо, всё же подставила какой-то перевод для незнакомого слова. – Почему это может быть плохо, кроме как в случае ложного признания отцовства? Кому причинён вред?

– Ну, э-э… я не знаю. В смысле у нас адюльтер считается грехом. – Би-ип.

Мэри предвидела этот гудок. Если у вас нет религии, нет списка вещей, которые, не нанося никому вреда, тем не менее считаются предосудительными – употребление лёгких наркотиков, мастурбация, адюльтер, порнография, – то вы, скорее всего, и не будете так ревностно относиться к сохранению тайны частной жизни. Люди настаивают на её соблюдении частично из-за существования в их жизни вещей, огласки которых они до смерти страшатся. Но в терпимом обществе, где преступлением является лишь то, что направлено против конкретной жертвы, огласка, возможно, не такое уж большое дело. И конечно же, как недавно Понтер наглядно продемонстрировал, в таком обществе отсутствует табу на наготу – ещё одно явление сугубо религиозной природы, – а также потребность запираться в туалете.

Мэри покачала головой. Все те жизненные ситуации, в которых ей было стыдно или неловко, когда она была рада, что никто не видит, чем она занимается: неужели ей было не по себе только из-за нарушения каких-то церковных эдиктов? Стыд от того, что она ушла от Кольма; стыд, который не давал ей потребовать развода; стыд от того, что в её жизни не было мужчины, а потребности никуда не делись; стыд греха… Понтер, как казалось, был свободен от этого; никогда не стыдится того, что доставляет ему удовольствие, если только это не вредит никому другому.

– Полагаю, ваша система может работать, – с сомнением в голосе сказала Мэри.

– Она работает, – ответил Понтер. – И учтите, что в случае серьёзных преступлений доступны два архива алиби: подозреваемого и жертвы. Жертва обычно приобщает свой архив к делу в качестве доказательства, и в большинстве случаев преступник устанавливается тут же.

Мэри чувствовала одновременно восхищение и отвращение. И всё же…

Тот вечер в Йоркском…

Если бы всё записывалось, смогла бы она заставить себя показать запись кому-то другому?

Да, твёрдо ответила она себе. Да. Она не сделала ничего дурного, ничего такого, чего стоило бы стыдиться. Она – невинная жертва. Так говорилось во всех брошюрах, которые дала ей Кейша в центре помощи жертвам изнасилования, и она приложила все, абсолютно все свои силы, чтобы в это поверить.