Гончарный круг

Михаил Лукич сидел у переборки на стуле, сложив руки на коленях. Матрена стояла подле него и, будто собралась фотографироваться со стариком, держала одну руку у него на плече. И оба одервенели тут. Он силился что-нибудь понять из разговора или вспомнить имена гостей (все ведь назывались, кода руку трясли с наградой), но ни того, ни другого у его не получалось – разговор у них незнакомый для него, и имен больно много для одного раза. Матрена приглядывала за коробкой и думала, как бы убрать ее от греха, а то вон уж на край сдвинули. Чего доброго, махнет который рукой – и спросить потом не с кого.

– Дядя Миша, а Леонид Константиныч где? – спросили вдруг у Михаила Лукича. И он обрадовался вопросу, спохватился:

– Да щас тута был. Где пред-от наш, Матрена?

– За обрядом покатил. Хотел даве послать кого, да не на чем.

– А что такое «обряд»? – насторожился один из приезжих, главный, видно, хоть и молодой еще порядком.

– А ничего хитрого! Выпить да закусить – и весь обряд, – ответил Михаил Лукич.

Гость улыбнулся коротко, а другой, покруглее лицом который и поосанистей, покачал головой и строго поглядел еще на одного приезжего, тоже молоденького, но больно уж беспокойного.

– Почему же это обряд? – спросил круглолицый у Михаила Лукича.

– Потому. Макар раз выдумал, и пришлось теперь.

– Скажите, а на натуре можно снять? Я недавно одну ленту видел, там идейцы делали прекрасные сосуды прямо у хижин. На улице можно воспроизвести гончарный процесс? – вернулся к делу гость.

– Не знаю, – потерялся Михаил Лукич. – Мы не крутили. Скоко себя помню, все в избе. Уж вот и батя, на что мастер был, а все, бывало, возле печки… На воле-то, поди, и не пойдет. Глина заветряет.

– Ясно. Будем ждать электрика. – Гость замолчал, откинулся назад и, опершись локтями на узкий подоконник, стал внимательно оглядывать избу. Другим тоже оказалось нечего больше сказать, и в избе сделалась неловкая какая-то пауза. Хозяин плечом услышал, что у Матрены даже рука горячее стала. По делу-то он бы сейчас, как хозяин, должен чего-то начать, чем-то занять людей, да ведь не каждый день такие-то гости в доме, не скоро придумаешь, как с ними быть. Спасибо, беспокойный молоденький гость выручил.

– Рассказали бы вы гостям чего-нибудь, Михаил Лукич, – попросил он хозяина.

– Это Макара надо позвать – он у нас поговорить-то мастер, а я, может, покажу пока, как горшки ляпают?

– Это совсем здорово!

– Глины, правда, нету. Обождите, к соседу коснусь. – Он живо поднялся, велел Матрене поставить гостям молока, а сам поскорее вышел на улицу. Хоть и грешно от гостей убегать, а со своими-то, деревенскими все поваднее.

На улице на него насела безвелосипедная ребятня. Он сказал им, что про кино и сам пока ничего не знает, и пошел на другой посад, где увидел деда Александра и Макара.

– Здорово живете! – поприветствовал друзей. Они не ответили ни который. – Здорово, говорю. Ты, ровно, скучный какой Макар?

– Да не пляшется чего-то. Матренит всего. Грудь болит, в ногах ломота… – Есть у них с Михайлой Лукичом такая поговорочка: один, бывало, скажет «грудь болит, в ногах ломота», а другой тут же и подхватит: «самогоночки охота!» Но на сей раз Михаил Лукич не подхватил.

– Глины у тебя нету? – спросил он.

– А тебе она по што?

– Да по што она бывает? Повертеть хоть што ли им чего.

– Больно они у тебя спорые: не господи, прости, не ко рту поднести, а уж крути им? Слышь, Ляксандр, вертеть собрался Михайла-то!

– Да, да, да, да!

Михаил Лукич поднялся с лавки. Где же глины-то ему взять? Сенокос ведь – никто теперь не крутит. Не к яме же за три версты топать…

– Ты бы, Макар, зашел, поговорил чего…

– Рожей я этта Матрене не вышел. Тебя спросил, а она: умойся, мол, сперва!

– Наплюнь на нее…

– Разве што. Может и зайду. А ты это… Кондратий вчерась с ямы тащился.

У Кондратия в яме глина была серая, тоскливая. Михаил Лукич не любил ее из всех – мнешь, что мышей давишь, только что не пищит. Ну, да что теперь делать?

Глава 2.

Взятый взаймы ком глины он положил на доску у окна, принес свой «струмент»: низкую скамейку с кругом, черный, обколотый по краю горшок, какую-то деревянную штуку вроде сапожного ножа, струну с деревяшками на концах. Надел пересохший фартук из мешковины, местами продранный, сплошь заляпанный глиной, марганцовкой, ржавчиной и еще невесть чем. Разложил, расставил вокруг себя инструмент всяк на свое особое место.

Гости сошлись в маленькую кухонку глядеть. Места им всем не хватило, встали у переборки, вытянули друг из-за дружки головы.