Гончаров

Все пошло назад, кровь бросилась к сердцу, деятельность, скрытая наружно, закипела, таясь внутри. Московский университет устоял и начал первый вырезываться из-за всеобщего тумана… Университет рос влиянием, в него, как в общий резервуар, вливались юные силы России со всех сторон, из всех слоев, в его залах они очищалась от предрассудков, захваченных у домашнего очага, приходили к одному уровню, братались между собой и снова разливались во все стороны России, во все слои ее». Московский университет собирал вокруг себя разнородную, но самую талантливую русскую молодежь. Для своего времени это было училище свободомыслия — конечно, в самом широком, а не политическом только смысле слова. Герцен дает все-таки весьма специфическую картину университетской жизни. Он прежде всего отмечает вольный и западный по сути дух университетского обучения. Вместе с ним в одно время в университете учились будущий поэт Н. П. Огарев и будущий великий критик В. Г. Белинский. Гончаров вспоминал: «Между прочими, тут был и Лермонтов, впоследствии знаменитый поэт, тогда смуглый, одутловатый юноша, с чертами лица как будто восточного происхождения, с черными выразительными глазами. Он казался мне апатичным, говорил мало и сидел всегда в ленивой позе, полулежа, опершись на локоть. Он недолго пробыл в университете». Запомнились Гончарову и поэт Николай Станкевич,[85] критик-славянофил Константин Аксаков,[86] филолог-славист Осип Бодянский[87] (знакомец Н. В. Гоголя и Т. Г. Шевченко), Сергей Строев[88] (будущий известный историк). Однако ни с кем из них будущий романист близко не сошёлся, его студенческая жизнь проходит в кругу других знакомцев. Их имена малоизвестны: это, например, Матвей Бибиков, который отличился тем, что в 1841 году отправился в Италию, и, «имев на прожитие в столице папы денег всего на два, на три месяца, прожил в ней 5 лет», причём в Риме он «сделался импровизатором, которому рукоплескали и русские, и итальянцы».[89] В университете Бибиков слыл за шалуна. Гончаров писал: «Забуду ли когда-нибудь его милое товарищество, его шалости, его любезность? Наденет, бывало, пришедши в университет, первый встретившийся ему вицмундир, какой увидит на гвозде в передней, потом срисует с профессора карикатуру, споёт что-нибудь в антракте, а в самой лекции помешает мне, Барышову и Мину — слушать: и так частенько проходили наши дни. Это тот самый Бибиков, который, для диссертации Каченовскому, выбрал сам себе тему: «О мире, о войне, о пиве, о вине, о… и вообще о человеческой жизни»…» Кроме Бибикова, романист упомянул здесь ещё двоих своих товарищей по университету: Е. Е. Барышова и Г. А. Мина. Все дружеские знакомства Гончарова продолжались в течение всей жизни. Когда Е. Е. Барышов умер в 1881 году, Гончаров откликнулся на его смерть некрологом. Ещё один товарищ Гончарова Г. А. Мин стал впоследствии агрономом и издателем «Журнала охоты»[90].

Пребывание Гончарова в Московском университете, хотя и освещено в его собственных воспоминаниях («В университете»), все же пестрит белыми пятнами. Это было время, когда начиналась новая жизнь и у профессоров, и у студентов. От студенческих кружков Гончаров остался в стороне, из профессоров особенное влияние на него имели Николай Иванович Надеждин[91] и Степан Петрович Шевырев.[92] Его воспоминания «В университете» воспроизводят несколько иную, чем мемуары Герцена, университетскую атмосферу: «Благороднее, чище, выше этих воспоминаний у меня, да, пожалуй, и у всякого студента, в молодости не было. Мы, юноши, полвека тому назад смотрели на университет как на святилище и вступали в его стены со страхом и трепетом…

Наш университет в Москве был святилищем не для одних нас, учащихся, но и для их семейств и для всего общества. Образование, вынесенное из университета, ценилось выше всякого другого. Москва гордилась своим университетом, любила студентов, как будущих самых полезных, может быть, громких, блестящих деятелей общества. Студенты гордились своим званием и дорожили занятиями, видя общую к себе симпатию и уважение. Они важно расхаживали по Москве, кокетничая своим званием и малиновыми воротниками. Даже простые люди и те, при встречах, ласково провожали глазами юношей в малиновых воротниках. Я не говорю об исключениях. В разносословной и разнохарактерной толпе, при различии воспитания, нравов и привычек, являлись, конечно, и мало подготовленные к серьезному учению, и дурно воспитанные молодые люди, и просто шалуны и повесы».