Гончаров

Еще раз перелистать старые, давно не листанные страницы нужно не с тем, чтобы замазать неприятноеили, наоборот, выпятить его, а с тем лишь, чтобы без претензий на окончательность наших выводов попытаться разрешить в добрую сторону то, что при жизни двух писателей оказалось неразрешенным, чтобы извлечь поучающее, доброе зерно из столкновений, омрачивших две писательских судьбы. Действительно, возможен ли факт посмертного — но не формальпого и условного — примирения? Ведь для чего же тогда и ворошить «историю болезни», если не видится надежда на осознание природы давнишнего конфликта, а значит, и на его снятие?

«Необыкновенная история» писалась с 1875 по 1878 год. Но нам нужно будет вернуться на несколько десятилетий назад — к тому времени, когда познакомились молодые и многообещающие литераторы-тезки Иван Тургенев и Иван Гончаров.

Внешностью своей Тургенев поражал многих современников, не только мужчин, но и жепщин. Почти все отмечали странное несоответствие между его благородной, представительной наружностью и топким голосом. В молодости Иван Сергеевич был франтоват, любил щегольнуть как модным платьем, так и блестящей начитанностью, красным словцом. Круг столичных литераторов, среди которых тогда протекала его жизнь, объединяли не столько идеи, сколько заботы приятного времяпровождения.

Супруга беспутного и хлыщеватого Ивана Панаева, вводившего в этот круг, знаменитая Авдотья Яковлевна, — та Тургенева едва терпела. Именно из ее мемуаров вошли в литературу эпизоды, признанные позднее как плод ее чрезмерной пристрастности. Но похоже, что подобная же пристрастность по мере знакомства с Тургеневым невольно возникала у самых разных людей. У того же Ивана Панаева, например, в мемуарах читаем: «Я встречал… довольно часто на Невском проспекте очень красивого и видного молодого человека с лорнетом в глазу, с джентльменскими манерами, слегка отзывавшимися фатовством».

Или у одного из наиболее близких к Тургеневу людей — Павла Васильевича Анненкова. По его мнению, Тургенев имел привычку составлять «весьма забавные эпиграммы на выдающихся людей своего времени, не стесняясь их репутацией и серьезностью задач, которые они преследовали и которым он сам сочувствовал. Не удерживали его и дружеские отношения. Все это, конечно, не способствовало к уменьшению неблаговидного говора, раздававшегося вокруг его имени».

Эта ли, иные ли причины, но в разные годы Тургенев ссорился, и весьма решительно, со Львом Толстым, с Достоевским, Добролюбовым, Фетом… Литература на эту тему, мемуарная и исследовательская, общеизвестна.

У пристрастной Панаевой есть такой эпизод, затрагивающий Тургенева. Для нас он особо важен, потому что на сей раз речь идет о Гончарове. «Тургенев объявил, — пишет Авдотья Яковлевна, что он со всех сторон «штудировал» Гончарова (они недавно познакомились. — Ю. Л.) и пришел к заключению, что он в душе чиновник, что его кругозор ограничивается мелкими интересами, что в натуре его нет никаких порывов, что он совершенно доволен своим мизерным миром… Такой человек далеко не пойдет!»

Делая поправку на субъективность мемуаристки, невозможно, однако, допустить, что это «штудирование» ею полностью придумано.

Мельком они могли видеться еще до «Обыкновенной истории», все у тех же Майковых, но с интересом приглядываться друг к другу стали с тех пор, когда Гончаров вдруг вырос на виду у литературной молодежи в романиста высокого класса. Немного позже и о Тургеневе заговорили как о литераторе с большим будущим. По словам автора «Необыкновенной истории», их знакомство состоялось на квартире у Белинского. «Он (Тургенев. — Ю. Л.)стоял спиной к двери, в которую я вошел, и рассматривал в лорнет гравюры или портреты на стене. Белинский назвал нас друг другу, Тургенев обернулся, подал мне руку, и опять начал внимательно рассматривать картинки. Потом опять обернулся, сказал мне несколько одобрительных слов о моем романе и опять — к картинкам».

Тогда Гончаров, может быть, лишь краем глаза отреагировал на эту лорнетку, на этот легкий налет рисовки и позирования в поведении нового знакомого. Ведь кто из молодежи в те годы не позировал, не рисовался, не франтил, не надевал на себя модных литературных масок! Этот налет вовсе не расценивался как что-то главное, сущностное в человеке.