Гончаров приобретает популярность

Целую ночь Алексей Михайлович прятал церковное добро, а под утро раздал селянам все иконы, но уже без окладов. Когда пришли варвары, то церковь была пуста. Тогда они озлобились и сказали, что если он не отдаст добро по-хорошему, то они порушат купола. А Алексей Михайлович не испугался и грудью встал на их пути. Вот тогда-то они его и убили. Залпом в него стрельнули и ушли, правда, ничего не тронули. Видно, совестно стало. Говорят, что потом его всем селом хоронили, а село наше тогда было большое, не то что сейчас.

Вот такие они были, Крюковы. Манька-то родилась, когда деда уже не было, но она все равно его сильно любила. Всех наших стариков про него расспрашивала, а кто что про деда знал, то записывала. Наверное, сто тетрадей испортила.

– Вот как? – уцепился я за едва уловимую мысль. – А где эти тетради сейчас?

– Откуда ж мне знать. Она раньше хотела музей сделать. Ну не только про деда, про все наше село, а потом и село-то кончилось. Она сильно переживала, и в район и в город ездила, пороги сбивала, да только никому до нашего Белого никакого дела не было. Манька оттого даже заболела, всю зиму с койки не вставала и перестала об этом говорить.

– Баба Люба, а ты не знаешь – те церковные ценности, что припрятал ее дед, нашлись или до сих пор лежат в тайниках?

– А кто их находил? Никто. Алексей Михайлович один их прятал, до лучших времен, когда люди образумятся и подобреют. А только, видно, зря все это…

– Где жил священник? Где был его дом?

– Так вот же он. – Через окно она показала на осиротевший теперь дом Марии Андреевны. – Маня там жила.

– Что-то не похож он на поповский дом, – недоверчиво пробормотал я.

– Почему не похож?

– Маленький больно, у попов-то по селам вон какие хоромины были отстроены…

– Твоя правда, были хоромины, да только он их еще до революции под школу приспособил. Такой уж он был человек. Нынче таких не встретишь. Нынешние навыворот все к себе тянут. Сейчас того дома нет, в войну сгорел, а то, что осталось, мы на дрова растащили. Зимы военные на Волге лютые стояли. Вот оно как.

– Баба Люба, как ты думаешь, мог ли Алексей Михайлович перед своей смертью кому-нибудь сообщить о том месте, где он спрятал церковные ценности? Например, своему сыну, отцу Марии Андреевны?

– А кто ж его знает, но навряд, иначе бы Андрей Алексеевич потом все рассказал сельчанам и Маньке, а он смолчал. Да и когда Алексею Михайловичу было рассказывать? К обеду его уже убили. А так-то разное судачат…

– Ну а как по-вашему, где священник мог схоронить церковное добро? Может быть, в собственном доме или в самой церкви?

– Что ты! Церкву-то чекисты тогда на семь раз всю прошерстили, да и потом мы, ребятишки, ее насквозь да поперек излазали. Нет там ничего, а дома и подавно, Манька за семьдесят-то пять лет каждую паутинку там знает. Неужто ты, Константин, думаешь, что из-за тех окладов да паникадил и приняла она смертушку?

– Вполне возможно.

– Ох ты господи! Знал бы дед ее, что так оно обернется…

– Это только мое предположение, а на деле, может, и не так. Церковь у вас стоит ухоженная. Она действующая?

– А для кого ей действовать? Ее отремонтировали и закрыли, говорят, что скоро будут туристам показывать. Исторический памятник! А кто этот исторический памятник спас? К Маньке даже ни разу и не зашли.

– Стоит ли удивляться, вы столько лет прожили – ко всему пора привыкнуть. А что там было до того, как ее решили отремонтировать?

– А чего там только не было. И дворец культуры, и спортивный зал, и склад. А ты пошел, что ли? А то мне собираться пора, скоро хлеб должны подвезти. Нам хлеб-то раз в неделю завозят. Не прозевать бы.

Распрощавшись с бабусей, я пешком отправился к церкви, благо было до нее не больше двух шагов. Вблизи она оказалась не такая уж маленькая, как смотрелась из окна машины. Обойдя вокруг и проверив замок на прочность, я высчитал, что площадь ее составляет не меньше четырехсот квадратных метров, а если считать задний пристрой, то и того больше. Кроме пристроя, сторона, обращенная к реке, имела дворик, и довольно большой. В нем, по правую сторону, расположилось добротное каменное здание типа барак, очевидно хозяйственного назначения. Как и церковь, оно было закрыто на висячий замок внушительных размеров. По левую же сторону почти на полтора метра были подняты стены капитального строения непонятного назначения. Пустые бочки из-под краски и различный еще не убранный строительный мусор говорили о том, что совсем недавно здесь велись, а может быть, и ведутся ремонтно-строительные работы.

Нет, надо признать, что после НКВД, ребятишек и зодчих мне здесь делать нечего.

Дом священника Крюкова не только опечатали, но для убедительности еще и заколотили досками. Секунду поколебавшись, я распахнул калитку и во второй раз зашел во двор. Сделав шаг, огляделся, но теперь уже спокойно и внимательно.