Гончаров

Иногда в посвященной Гончарову литературе его отношения с Варенькой Лукьяновой называют «первым сильным увлечением» писателя или даже «романом». Если «роман» и назревал, то оборвался он, как видим, едва начавшись, на первой, так сказать, главе. Скорее всего было лишь «сильное увлечение». «Первое» ли в жизни почти сорокалетнего Ивана Александровича? О более ранних мы ничего не знаем. Но вряд ли автор «Обыкновенной истории», так достоверно и проникновенно описавший здесь различные фазы любовного чувства, имел об этом предмете лишь умозрительное понятие. Судя по всему, ко времени писания романа ему уже ведомы были и робкая юношеская влюбленность, и сильная молодая страсть, в непрочные увлечения, которые так и не разрешаются ничем, кроме легкой, необязательной полуигры. Что-то, по видимости, весьма сдерживало Гончарова и в отношениях, которые наметились у него в Симбирске с Варварой Лукьяновой. Но что именно? Думается, что в сердечном диалоге уже много испытавшего и сильно втянувшегося в холостяцкий стиль жизни писателя и молоденькой провинциальной гувернантки, чистой и пылкой, «голоса» были все-таки слишком неравны. Сила чувства возрастает от силы противостояния. Гончаров относился к тем мужчинам, которые, по собственному его признанию, склонны «любить горестно и трудно». На склоне лет в письме к своему молодому другу Анатолию Федоровичу Копи он признается: «я пережил несколько таких драм и выходил из них, правда, «небритый, бледный и худой»… Корчась в судорогах страсти, я не мог в то же время не замечать, как это все вместо взятое глупо и комично».

Вряд ли свое симбирское увлечение Гончаров относил к драмам такого рода. По крайней мере, выражение «горестно и трудно» по отношению к этой истории звучит явно не в тон.

Мы еще увидим, как по-настоящему горестно, трудно и мучительно умел он любить, когда сердце его надолго вырывалось из-под опеки рассудка и когда ему было уже совсем не до того, чтобы наблюдать, насколько происходящее с ним «глупо и комично».

Кругосветное плавание… Заговорили о нем как-то летом, у Майковых. Господи, да мало ли таких событий совершается чуть не каждый год: уплывают, приплывают, ему-то какое дело! Но сейчас была тут деталь, которая страшно разволновала, раззадорила Ивана Александровича и вдруг подтолкнула на необдуманную выходку.

Когда один из гостей в тот августовский день пришел с известием, что товарищ министра народного просвещения Норов предлагает Аполлону Майкову плыть вокруг света на военном фрегате «Паллада» в Японию, секретарем при начальнике экспедиции адмирале Путятине, в когда Аполлон — что за легкомыслие! — отказался, тут-то и распрямилась в сердце Гончарова какая-то долго-долго ждавшая своего срока пружинка.

Ах так?! Ну что же, и прекрасно. Если отказывается его ученик, тогда он сам будет проситься на «Палладу» секретарем!

Можно вообразить, сколько самого безобидного веселья породила эта его, как бы спросонья, невпопад брошенная реплика. Браво, де Лень! Вы слышали? Наш де Лень отправляется в кругосветный поход. Какая артистическая шутка!

Но нет, он не шутил сегодня. Тут не до шуток, тут подступила одна из тех вдохновенных минут, которых всего-то на целую жизнь отпущено каждому человеку, может быть, с полдюжины, не больше. «Я радостно содрогнулся, — вспомнит Гончаров позже, — при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса… все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорее в путь!»

А может, еще больше, чем жажда повидать новые земли, толкала его сейчас мысль о романе: а вдруг путешествие и есть то единственное, что необходимо теперь его Обломову?

Несколько дней кряду он носился по городу — из учреждения в учреждение. Решено действовать через Норова, в министерстве у которого служит Аполлон. Авраам Сергеевич Норов — сам литератор, путешественник, он же — близкий друг начальника экспедиции адмирала Путятина, к Норову последний как раз и обратился с просьбой подыскать ему литературного секретаря.

Узнав о горячем желании Гончарова отправиться в плавание, Норов составил для него рекомендательное письмо к адмиралу. Но тут Иван Александрович получает пугающее известие: адмирал, оказывается, отбыл в Москву, а как лишь вернется оттуда, немедленно выйдет в море, курсом на Портсмут, не дожидаясь фрегата, который отправится несколько позже.

Теперь все зависело от его, Гончарова, расторопности. «Вчера, — пишет он 23 августа жене Михаила Языкова Екатерине Александровне, — я рыскал и по Васильевскому острову, и в Петергофе был, — словом, объехал почти вокруг света, все отыскивая моряка, да нет, и рекомендательное письмо товарища министра лежит у меня в кармане, уже значительно там позамаслившись».

Наконец встреча все-таки состоялась. И кажется, Гончаров произвел впечатление на адмирала, о привередливом, строптивом характере которого кое-что уже слышал. Путятин дал свое «добро» и обратился с ходатайством к министру финансов о назначении Гончарова секретарем на два года плавания.