Гончарова и Дантес. Семейные тайны

Ухаживаниям Дантеса она не придавала никакого значения. Эти ухаживания были даже предметом веселого разговора между нею и моей матерью, когда Ольга Сергеевна гостила у своего брата летом 1836 года, после кончины их матери, Надежды Осиповны Пушкиной. Нимало не подозревая о серьезном обороте дела, моя мать пишет своему отцу, Сергею Львовичу, от 6-го декабря того же года из Варшавы[47], по поводу слухов о женитьбе Дантеса на Екатерине Николаевне Гончаровой, между прочим, следующее:

«Страсть Дантеса к Nathalie, впрочем, как нельзя более платоническая и не приносящая вреда кому бы ни было, ни для кого не была тайной, что я знала хорошо, когда была в Петербурге, и часто на этот счет подтрунивала над нею». Наталья же Николаевна, говорившая Ольге Сергеевне, что Дантес забавными выходками и мертвого рассмешит, а слушать его очень весело, отнеслась шутя и к словам Пушкина, не постигая их зловещего тона, когда он ей сказал, задолго еще до получения анонимных писем: «Смотри, женка, Дантес за тобой ухаживает: вызову на дуэль, а тогда кого пожалеешь?» – «А того, кто будет убит», – отвечала Наталья Николаевна, вовсе не допуская и мысли о случившемся впоследствии. Между тем, недоброжелательницы жены поэта поставили ей в укор и этот шуточный ответ, обвиняя ее в легкомыслии и полном равнодушии к мужу.

Разговоров о его трагической смерти она избегала, но с переселением в Петербург моей матери делилась с нею горькими воспоминаниями. На одной из таких бесед – лет с лишком двадцать спустя по смерти дяди – я присутствовал и записал в мой дневник следующие слова вдовы поэта (бывшей тогда во втором замужестве за генерал-адъютантом Петром Петровичем Ланским):

«Заверяю тебя, Ольга, в присутствии Леона (тут тетка указала на меня) священным моим словом, что я не погрешила и мысленно против Пушкина (тетка всегда называла моего дядю по фамилии, даже и в разговорах с ним), а укоряю себя лишь в недальновидности: по неопытности я не подозревала ничего серьезного, а потому и не предупредила козней его врагов. Но в остальном чем провинилась? Моей привлекательной наружностью? Да не я же себе ее сотворила. Любезным обращением? Да этому виноват мой общительный характер. Остроумием в обществе? Но если острила, то вовсе не с целью обижать кого бы ни было. Наконец, – сказать смешно – неужели моим умением играть в шахматы, за которое получала комплименты мужчин? Да скучно ведь играть в шахматы самой с собою. Но, – может быть, грешу, – никогда не прощу злодеев, которые свели моего Пушкина в могилу, для чего и бесславили меня. Скорбь же моя о Пушкине умаляется при сознании, что я чиста перед ним. Пусть праздные языки толкуют обо мне что угодно. Сами себя марают, а не того, кого чернят».

Моя покойная мать никогда не сомневалась в равнодушии своей невестки к Дантесу, и однажды заметила мне:

«Есть красавицы, не всегда располагающие в свою пользу; но у тех, внешняя оболочка которых привлекает всякого с первого на них взгляда, непременно прекрасная душа. Такова наружность Наташи; взглянув на нее, каждый скажет: «честная, добродушная натура!»

«Довольно иметь нам твердое, задушевное убеждение – заявляет князь П. А. Вяземский в письме к А. Я. Булгакову, – что жена Пушкина непорочна, и что муж ее жил и скончался с этим убеждением; любовь и ласковость к ней не изменялись в нем ни на минуту».

Но увы!

Клеветы на мою покойную тетку пустили такие корни, что и теперь мне зачастую задают неуместные вопросы, вроде следующих: Вы племянник родной Пушкина, потому все должны знать: правда ли, что жена была ему неверна? При этом господа любопытные приводят то один, то другой нелепый анекдот.

Упомяну, между прочим, о следующих, приводивших меня в негодование, и спешу их опровергнуть:

Будто бы Наталья Николаевна, встретив через несколько лет по кончине мужа какого-то господина, уезжавшего в Париж, отнеслась к нему: «Поклонитесь от меня Дантесу и скажите ему, что я храню о нем очень хорошее воспоминание».

На поверку, моя тетка по смерти мужа до самой своей кончины – осенью 1863 года – ни при ком и никому, за исключением моей матери, даже и у себя не произносила фамилии Дантеса, а я в течение гораздо более десятка лет виделся с Натальей Николаевной довольно часто.

Пущена была в ход и возмутительная молва, будто бы Наталья Николаевна науськивала дядю вызвать Дантеса на поединок в том расчете, что последний, убив первого, обвенчается с нею и с нею же убежит за границу.

Об этой нелепости мой отец, в письме к своей матери от 5-го июля 1837 года из Варшавы, сообщает следующее:

«Насилу мне удалось убедить этих болтунов-простофилей, что Дантес был уже повенчан со свояченицей Пушкина; стало быть, вдове поэта было невозможно после его смерти выйти замуж за Дантеса».

Уверяли также, будто бы Александр Сергеевич в припадке ревности избил Дантеса палкой до такой степени, что соперник долго не был в состоянии держать дуэль, на которую и вызвал моего дядю именно вследствие таковой палочной расправы.