Гонец московский

– Да ну? – Взгляд стражника смягчился. Но не слишком. В Смоленске не привыкли верить на слово первому встречному.

– Как есть ограбили. Накося, погляди…

По-прежнему держа шапку в руке, парень наклонился, выставляя на всеобщее обозрение спекшиеся от крови волосы на затылке.

– Добряче тебя… – пробормотал стражник помоложе со светлой, льняной бородой.

– Слышь, Яковлевич, – несмело проговорил второй, чернобородый и коренастый. – Я слыхал, взаправду купцов на тракте порешили. Твердила сказывал…

– Ты молчи и не лезь не в свое дело! – отбрил старший. И вновь обратился к Вилкасу: – Не слишком ты на торгового гостя похож.

– А я и не скрываю – не купец я. Я охранником был.

– Да? А кто старшим над охраной ходил?

– Добрян. Плечистый мужик. Ростом чутко пониже меня будет. Вот досюдова, – литвин отмерил ладонью на уровне бровей. – Седой и лохматый, что твой lokys[131].

– Есть такой у нас, – кивнул Яковлевич, выказывая знание литовского наречия. – Хороший боец. И брат его тоже крепкий вояка. Да что я тебе рассказываю? Вы ж один обоз охраняли.

– Уж извини, уважаемый, но не знаю, – покачал головой Вилкас. – Добряна знаю. А брата его – нет. Не было с нами его брата, даже если их у него дюжина. Сын был – точно помню. Laigonas[132] был. Не о нем ли ты говоришь?

– А еще кто был? – прищурился смолянин.

– Brolenas… Как это по-русски? Сын брата…

– Племяш никак?

– Точно. И не один, а двое сразу. Еще парни помоложе были. Они мне не говорили, кем старшому доводятся.

– Ну, похоже на правду, – почесал бороду Яковлевич. – А как вышло, паря, что ты, литвин… Ты ведь литвин?

– Мне скрывать нечего. Я свой род не позорил. Литвин. Из-под Крево.

– А как попал к Добряну в отряд? Он – человек русский…

– Так и я не татарин, чай, – осклабился литвин. – Иль мы далече от русских ушли? Веры одной, православной…

– Гляди ты… – почесал в затылке стражник. – Похоже, и впрямь не врешь…

Остальные, уловив в голосе командира нотки облегчения, опустили рогатины остриями к снегу, разулыбались.

– Как же ты выжил-то? – Светлобородый смолянин сочувственно вздохнул. – Твердила сказывал, там ужасть что творилось на дороге. Одни мертвяки, одни мертвяки… – Он передернулся.

– Тебе еще раз показать? – Литвин повернул голову, чтобы здоровенная шишка, украшавшая его затылок, стала видна. – Дубиной меня оглоушили. Я и посунулся носом в снег. Не была бы такая черепушка крепкая, да шапка толстая и мягкая, мозги бы вышибли…

Стражники сочувственно рассмеялись.

– А так пролежал дотемна, точно покойник. Все меня за мертвеца приняли: и свои, и чужие. И не добили, и раны не перевязали… Когда оклемался, на дороге уже никого. Только следы конных.

– Верно! Это Илья Приснославич со своими был! – воскликнул молодой и заслужил неодобрительный взгляд Яковлевича.

– Помолчи, Гринька! – Он подумал и махнул рукой: – Иди, парень. Иди… Тебе отлежаться бы после такого. Во-он там постоялый двор есть. Пахом не слишком дерет за харчи и ночлег.

Вилкас сердечно поблагодарил стражников и зашагал в город. Хорошо было бы, конечно, расспросить смолян, не видели ли они с дружинниками Ильи чужаков – двух парней и рыцаря, – но что-то подсказывало ему: не стоит. Сыщутся друзья. Рано или поздно.

На ходу литвин мурлыкал песенку. Не слишком веселую. В самый раз после пережитого.

Nesirupink, berasis zirgeli,
Asr dabar nujosiu pas teweli,
Pas teweli i dwareli.
Stainej’ pastatysiu.
Asz paszersiu sawo zirguzeli,
Asz paszersiu sawo judbereli
Ney rugelis, ney mezelis,
Grynom’s awizelem’s.
Pagirdysiu sawo zirguzeli,
Pagirdysiu sawo judbereli.
Ney aluczu, ney miduczu,
Czustu wandeneliu…[133]

Дверь корчмы хлопнула за его спиной. В лицо дохнуло теплом, чадом от очага и таким ядреным духом съестного, что у парня в первый миг даже голова закружилась. Из трех длинных столов два занимала хохочущая орава. Все как на подбор крепкие мужики – не моложе двадцати и не старше тридцати лет, плечистые, одетые в суконные зипуны. Заметив особые потертости на плечах и спине, Вилкас понял, что это воины, – такие следы оставляют только кольчуги.

«Должно быть, дружина какого-нибудь воеводы вернулась с объезда границ…» – подумал парень и присел на край лавки у свободного стола.

Плешивый корчемник с сомнением оглядел нового гостя, но выложенные на столешницу две медные монетки смягчили его сердце. Вскоре перед литвином оказалась широкая миска с горячей кашей и золотистыми шкварками.

– Пиво? – поинтересовался Пахом.

– Квасу, – ответил Вилкас. Он устал и меньше всего сейчас хотел захмелеть и заснуть прямо посреди корчмы.

Хозяин пожал плечами и неторопливо удалился.

За соседним столом раздался взрыв хохота. Кто-то противным голосом произнес:

– Молока…

Литвин сцепил зубы и сделал вид, что ничего не услышал. Ссора и потасовка – это не то, чем следует завершить сегодняшний день.