Гонец

И вдруг бесшумно, словно привидение, через каменную арку, освещенную луной, вошло в храм нежное создание в голубом сари. Застыли невидимые стражники, и только сверкали из темноты их глаза. Стража знала: то была единственная дочь великого раджи, то была Чамелирани.

Со страхом шагнув в полумрак храма, она опустилась на колени у ног пляшущего Шивы, сложила ладони и зашептала молитву. Струился дым сандала из чаши, лепестки последних роз маслянисто светились. Грациозно и спокойно извивалось тонкое пламя, то озаряя руки, то скользя по лицу, то освещая ноги трехликого Шивы, и казалось юной деве: зол и страшен бог, он разгневан, и танец его свиреп и жесток. То был вечный танец — танец жизни, танец смерти, танец ненависти и любви — танец созидания Вселенной, танец обновления.

— Помоги народу моему, обнови нашу землю, дай влагу полям и садам, дай силу воинам нашим, всели в них любовь друг к другу, любовь брата к брату, дай жизнь садам, помоги матерям с иссохшей грудью, дай жизнь детям матерей наших, о великий, справедливый Шива! — дрожа от страха, шептала девушка. — Я лишь росток, я лишь крохотный цветок в море жизни, белый лепесток в черном океане лжи, ты сожги меня, но помоги народу моему. О священный Шива! — лились слезы из глаз Чамели. Страх прошел, глаза ничего не видели от слез. — Я в жертву готова себя отдать, скажи мне: что мне делать, чтоб спасти народ?! — молила принцесса.

Ночь проходила, бесшумно на землю надвигался рассвет. Но не заметила юная царица, как светлее стало в храме. Лишь почувствовала — земля у нее под ногами заколыхалась. В руках Шивы сверкнуло пламя — и озарило весь храм, древний и просторный, вырубленный в недрах скал. И, словно огненная струя, из пламени прыгнул тигр в центр храма.

— Я поняла тебя, о великий и священный Шива! Принимаю смерть! Я погибну под когтями тигра, пусть он разорвет меня клыками, но дай жизнь народу моему! — она сбросила сари и прекрасная, как лотос, нагая, как солнце, раскрыв объятия, шагнула навстречу тигру. Но снова пламя — тигра нет, стоит олень — дитя природы. Еще шаг — и нет оленя, и перед обнаженной девушкой стоит юноша печальный. Упала юная царица к его ногам. Стыд подкосил ее. Юноша вернул ей сари.

— Ты прекрасна и чиста. Твоя любовь едина, вечна. Разорви завесу майи. И поймешь, что жизнь прекрасна. И нет священнее дела для человека, чем пожертвовать собою во имя жизни племен своих. Ступай ты в каменное ложе, где пересохли все истоки влаги. Отдайся камню. Напои каменное ложе своей кровью… Все истоки оживут к восходу солнца. Спеши, сестра! — и видение исчезло.

Ранним утром, когда матери с иссохшей грудью, еле двигаясь от жажды, волоча за собой гулкие кувшины, в которых давно не было воды, в последний раз перед смертью пошли к каменному ложу, их взгляду предстала голубая, чистая, прозрачная, прохладная вода. Она заполнила огромное ложе, переливалась через края, а вокруг звенела трава, цвели розы, птицы вновь пели свои песни. Сады оживали. А в самом центре ложа цвел алый лотос.

Первый луч солнца упал на воду, скользнул над рябью волн и заискрился в лепестках лотоса. Люди смотрели на сверкающий волшебный лотос, и никто не знал, что то была последняя улыбка их юной царицы, любовь которой вернула им жизнь. Никто не знал, что сегодня на рассвете она напоила своей кровью раскаленное дно каменного ложа…

Уже наступила ночь, небо заискрилось холодными звездами. Потрескивая, горели сухие корни саксаула. Люди, сидевшие у костра, задумчиво слушали рассказ Табана.

По лицу Сании бродили отблески пламени костра. Сидя на вязанке сухого хвороста, она молча внимала легенде. Перед ней лежал колчан со стрелами — колчан Каражала. На одной из стрел она увидела тонкую зарубку. На других зарубок не было. Сания думала о юной царице. Она видела огромное море воды и этот цветок, который Табан назвал «лотосом», А корень цветка на дне, под водой, там, где лежит юная дева, принесшая себя в жертву народу.

— …Так чья же любовь прекрасней, царицы Анулы, что правила детьми львов, или юной царицы раджпутов? — завершил свой рассказ Табан. Каражал перевел его последние слова. Люди молчали.

— Говорят, что дочь царя мавренахров вонзила нож в спину юноше — своей единственной любви, который по ее зову пришел к ней в сад. Она ласкала его, клялась в любви, но когда случайно заметила, что к ним идет стража и что люди могут узнать об их любви, то она незаметно ударила ножом в спину юноши, а страже сказала, что он, этот юноша, тайно проник в сад и осмелился заговорить с ней, и приказала выбросить его тело на съедение шакалам… — вставил старик со слезящимися глазами. — Один аллах знает, что это за чувство — любовь? В ней немало добра, в ней не счесть и зла.

— Я слышал, что в вашей степи пленных могут освободить по воле женщины-матери, потерявшей в битве сына. Если великодушие матери победит ее ненависть к убийцам сына, то пленнику даруют жизнь и волю. Так ли это? Смогла ли какая-нибудь женщина забыть о своей любви к сыну и дать свободу врагам? — спросил Табан, и Каражал перевел его вопрос.