Гонец

А Кенже? Кенже тогда еще не знал, как следует, что такое война… Ему до боли в сердце стало тоскливо оттого, что он тогда, в тот знойный день в песках где-то вблизи Аккуйгаша, в последний раз не прижался к груди отца, не ощутил прикосновения его бороды, не успокоил его.

Вспомнился последний взгляд Сании. Она молча проводила его. Не сказала ни слова. Но Кенже почему-то до сих пор кажется, что она тогда поклялась ему в любви, сказала, что будет ждать его…

А бедный Сеит?.. Он был другом отца всю жизнь и как родной отец оберегал Кенже во время первой битвы… После гибели Сеита самым близким и родным для Кенжебатыра стал Малайсары. Но сейчас нет и его. Похоронен где-то в степях Сарыарки… Да война, война. В войну быстро сходятся люди. У Кенже много друзей, но нет среди них второго Сеита, второго Малайсары. Он уважаем сарбазами, он батыр, но он одинок, как птица, отставшая от своей родной стаи… Кенже печально улыбнулся своим мыслям, вспомнив, что невольно повторил слова великого бия, сказанные днем у белого шатра.

Да, многое увидел он в этот день. Устал. Устал от напряжения, от впечатлений, от необычности виденного. Надо бы радоваться — наконец-то казахи приобрели единство, силу. Но что поделаешь, когда так грустно на душе… Человек остается человеком. Один всем доволен, другого вечно гнетет неудовлетворенность.

Кенже встал, потянулся. Пес вскочил с места и пугливо залаял. Отбежал в сторону и вдруг завыл — протяжно, тоскливо. Кенже бросился отгонять его прочь.

Вечерний сумрак лег на степь. Четко мерцали огни костров. Людской гул понемногу утихал. После столь суматошного дня люди собирались ко сну. Глядя сверху на бесчисленные догорающие костры, Кенже вдруг подумал: а что, если джунгары нагрянут ночью и захватят врасплох эту громаду людей… Стало тревожно. «Нет, нет! Не осмелятся», — прогнал он беспокоившую его мысль. Немало жигитов стерегут в степи сон лагеря.

Подошел к коню и, ласково потрепав его по шее, вскочил в седло. Направился к своим сарбазам. Ночная прохлада немного взбодрила батыра. Не доезжая до лога, где была укрыта головная сотня объединенной конницы батыров и где стояла его походная юрта, Кенже встретил всадника. Подумав, что это жигит из ночного караула, он окликнул его. Тот остановил коня и молча уставился на него. Когда батыр подъехал ближе, всадник слетел с седла и с тихим криком: «Кенже мой!..» бросился к нему, схватился за стремя и прильнул к его ногам. Кенжебатыр, не помня себя, спрыгнул на землю, вгляделся в лицо. Это была она! Это была Сания! Бледная, похудевшая. Она смотрела на него, чуть приоткрыв губы, потрясенная неожиданностью встречи, и плакала.

Он обнял девушку. Шлем упал с ее головы, рассыпались по спине черные волосы. Она, рыдая, уткнулась лицом в его грудь.

…Всю ночь они пробыли вместе. И не было конца их рассказам, воспоминаниям, порой смешным, веселым, но чаще печальным. Они то появлялись среди сарбазов, коротавших ночь у костра, то вновь исчезали далеко в прибрежных зарослях. Смущенной улыбкой отвечал Кенже утром на подтрунивания Таймаза.

— Гроза джунгар забыл о своих сарбазах и попал в плен к неизвестной красавице в одежде джигита. Кому же ты поручишь свою тысячу?

— Пусть сарбазы отдыхают, пока Абулхаир думает, как нами командовать, — ответил Кенжебатыр.

Вместе с Санией он навестил больного Оракбая. Бедный табунщик, забыв о своем недуге, встал с постели, прослезился от радости и все повторял:

— Вот, аллах, если бы был жив славный Манай, как он бы порадовался! Каким мужчиной ты стал, сынок! Настоящий батыр! Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить. Ах, аллах, какое счастье ты мне дал… Теперь я спокоен. Теперь я готов умереть хоть сейчас. Не думайте обо мне. Счастья вам, долгой жизни, дети мои…

Старик и старуха, приютившие Оракбая, в честь гостя-батыра закололи свою последнюю овцу, созвали соседей. Наступил полдень, Кенже заторопился к своим сарбазам. Сания поехала с ним.

— Я сам найду вас, как только встану. Видит аллах, я счастлив. Долгой вам жизни. Обо мне не беспокойтесь. Как прогоните джунгар, возвращайтесь в родные края…

— Что вы, отец! Мы не оставим вас, — сказал Кенже. — Сания проводит меня и вернется. Как только войдем в Туркестан, я заберу вас к себе, а там решим, как быть.

— Я что, я так. Я спокоен, я хоть сегодня готов предстать перед очи аллаха. А вы ступайте, ступайте. Как решите, так и будет, — сбивчиво, пересиливая боль и стараясь быть веселым, говорил Оракбай.

Когда они наконец вернулись к сарбазам, старейшины аулов уже совершали послеобеденный намаз. Вместе с Таймазом и Егоркой их встретили Лаубай и Томан. Они находились в коннице Тайлака, и в последние дни Кенже редко видался с ними. А сейчас явились сюда, услышав весть, что Кенжебатыр нашел свою невесту.

Сания, увидав Томана, кажется растерялась на миг, но тут же взяла себя в руки. Их взгляды встретились.

— Здравствуйте, сестрица. Я рад вас видеть снова, разделяю радость нашей встречи… — дружелюбно, по-братски проговорил Томан, разряжая обстановку и протягивая руку для приветствия. Она с благодарностью посмотрела на него.