Гони свой поезд, мальчик! (Повести и рассказ)

Накануне он думал спокойно об этом первом рейсе, в который собирался уже настоящим железнодорожником, помощником машиниста тепловоза. И даже внушал себе в тишине общежития: жизнь повернула на другие рельсы, начались самостоятельные будни. Тебе уже все знакомо, привычно, ты еще три года назад бывал на практике здесь, в депо, в асфальтированную канаву лазил, в которой были потемки от застывшей над ней громады локомотива. А совсем недавно, перед выпускными экзаменами, от Бреста до Минска, от Бреста до Гомеля, до Брянска гонял дублером помощника машиниста. Спокойно, Станик, теперь тебе все переезды знакомы, теперь ты уже никакой не дублер, а настоящий пом. «Привет, пом! — говорили друг дружке они, выпускники железнодорожного профтехучилища. — Когда в рейс, пом?» И очень нравилось им это весомое слово: пом. Пом — помощник машиниста, пом вместе с машинистом ведет шестьдесят — семьдесят вагонов, тыщи тонн какого-нибудь добра. Пом — это уже судьба, большая жизнь, это уже навсегда фуражка, китель, никелевые молоточки крест-накрест…

Да, уверенным был он накануне, когда в новой, шершавой еще суконной фуражке по забывчивости садился на прогибающуюся койку и тут же подскакивал к зеркалу, искал там независимого человека в путейской фуражке, строил вдохновенное лицо. И находил, что только так и надо сфотографироваться — в фуражке, чуть косо сидящей на голове. Будет превосходный снимок: не то офицер, не то инженер тяги. И чтоб этот холодок в глазах, эта независимость во взгляде, этот упрямо сжатый рот. Потом, конечно, можно и скинуть фуражку, и помять рукой лицо, и подосадовать, что такое нежное, узкое, худое лицо, и сделать кислый вид, и сплюнуть в досаде, а пока больше серьезности, больше уважения к себе!

Но все это было накануне, было суетой прожитого дня.

А теперь, едва оказался он в депо, где по воздуху плавали перемещаемые кран-балкой локомотивы, едва повстречал практикантов из училища, взглянувших на него с некоторым испугом, то и сам, похоже, чуточку испугался: «Да ведь первый рейс… И уже никакой не дублер, а пом!»

И так захотелось напоследок промчаться по всем цехам депо, слишком теплым, с устойчивым запахом машинных масел, и по железной, штопором завинчивающейся лестнице взобраться наверх в ту комнату, откуда с высоты можно видеть и теплый цех, и эти плавающие китами занемогшие локомотивы.

«Чего это они? — подумал он о практикантах, проводивших его, пожалуй, не испуганными, а просто взволнованными взглядами. — Если считать как следует, уже не первый рейс, не первый. А только… чего это я сам?»

И он, вдыхая глубже тропический воздух депо, почувствовал неясную и какую-то приятную тревогу, которая и не снилась ему еще накануне.

Все было знакомо, узнаваемо здесь, в депо, где столько раз взмывал он по черной винтовой лестнице. Именно потому вдруг стало жаль расставаться со всем прошлым, и он, обернувшись, посмотрел с необычной грустью на тех юнцов, которые тоже издали смотрели на него, провожая долгими взглядами.

Он даже помахал кому-то из практикантов, попрощался навсегда со своим прошлым, с тремя веснами в училище да в депо, и сразу же приободрился, вспомнив, как легко давалась учеба. Просто поразительно, как все легко давалось, как моментально откладывалось в памяти все, что он слышал на занятиях там, в тепловозной мастерской, в лингафонном кабинете, в лаборатории контактной сети! Другие до полуночи мучились над тетрадями в клеенчатых обложках, над испачканными учебниками, а он тут же запоминал все, что необходимо затвердить о приводе в масляном насосе двигателя. И, прекрасно отвечая на экзаменах, он, помнится, никакого волнения не испытывал. Он выходил от экзаменаторов спокойный, снисходительно посматривая на тех, кто готовился шагнуть в класс с таким видом, точно набрал побольше воздуха для погружения под воду. «Отлично, Станик?» — спрашивали у него с уважением. «Отлично», — соглашался он ровным голосом. А как же иначе?

И потом, каждую весну, когда нервозными становились его сверстники в горячечную пору экзаменов, он выходил от взыскательных экзаменаторов всегда уравновешенный, не испытывая бешеной радости от очередного маленького успеха. И, наблюдая, как мучаются, волнуются и страдают другие, он втайне полагал, что делает честь училищу своими блистательными успехами в учебе.

Так чего же робеть теперь, если все складывалось удачно прежде, если такими благополучными были три весны?

И все же странно: чуждая ему тревожность не покидала его. То ли потому, что он прощался с этими первогодками, со своим прошлым, то ли потому, что первый рейс самостоятельным помом, а не дублером?

Как давеча, он помял узкое лицо ладонью, ощутил нежную от бритья, скользкую кожу лица. И вскинул голову, зная, что опять надо выглядеть ему прежним — спокойным, независимым, учтивым, приятным, бодрым, умным, даже несколько веселым. Потому что удачливый человек!