Гони свой поезд, мальчик! (Повести и рассказ)

Все так и оказалось, Сапейко уже встречал их, и напрасно Станик хотел потормошить Бориса Куприяновича, чтобы взглянул Борис Куприянович на незнакомца в очках. Хотя Борис Куприянович будто и не замечал незнакомца, занятый делом, да все же видел, видел того. Потому что сразу, едва пришла пора покидать локомотив, Борис Куприянович, широко разводя руки, пошел навстречу улыбающемуся незнакомцу.

А был этот незнакомец Сапейкой, другом машиниста, неудачником, распростившимся навсегда с кабиной тепловоза.

Хотя кто из них двоих — Кулижонок или Сапейко — был на самом деле невезучим, неудачливым всего лишь несколько часов назад? Кто? И не потому ли, что беда одного неудачника стала известна тотчас другому, пришел приятель сюда, в депо, — ожидать, встречать, уговаривать, ободрять?

А никого не надо утешать — вот какая радость!

— Пришли, Казька, тютелька в тютельку! — по-мальчишески ликовал Борис Куприянович, сжимая Сапейко в объятиях, вздыхая при этом шумно, с удовольствием и то и дело порываясь даже теперь потянуть за петельку из кармана свои великолепные часы.

— Да, тютелька в тютельку! — подхватил и Станик и махнул рукой: дескать, зачем вам этот слиток, Борис Куприянович, всё минута в минуту, и часы очень верные, точные, очень хорошие часы, Борис Куприянович.

— Теперь-то можно махнуть рукой, — не унимался Борис Куприянович, делаясь то строгим, то вновь веселым. — Теперь можно. А тогда? А на том перегоне — а, Станик? Нет, братцы, мы об этом еще поговорим, поговорим! Мы сейчас в нашу гостиницу— во-он тот вагончик и есть гостиница для машинистов. Туда, братцы, туда!

— Да что ты, Борис, какая гостиница? — вдруг осерчал Сапейко, мотнул с неудовлетворением головой, отчего чуть съехали очки в золотистой тонкой оправе. — Какая гостиница? Тебе что, опять в рейс, что ль?

— Опять, Казька, — как будто повинился Борис Куприянович. — Ну, не сегодня, а завтра. На Минск. Техталон на руках.

— Так чего же ты в гостиницу? — в сердцах воскликнул Сапейко. — Если завтра ехать, чего же ты в этот вагончик? А мой дом? Мой дом, Борис? Идем, идем! — грубовато подхватив их обоих под руки, с негодованием продолжал Сапейко. — Выдумали какой-то вагончик! А мой дом? Эх, Борис, Борис! Да я же как узнал, что на том перегоне случилось… Да я же с той поры и дежурю в депо! Люди с первого дня отпуска едут в деревню, на море там, еще куда-нибудь, а я, дурень, вас дожидаюсь в депо. Потому что вы на том перегоне…

— Да, на том перегоне! — воскликнул Борис Куприянович и поморщился, словно вновь вернулся туда, на перегон, туда, в кабину затормозившего на полном ходу локомотива, в ту кабину, сразу пропахшую теплым машинным маслом.

— Ты расскажи, Борис, я ведь так и не знаю в подробностях, что там у вас случилось? — заглядывая машинисту в лицо, попросил Сапейко. — Или нет — лучше дома расскажешь. Лучше дома!

— Расскажу, расскажу! — подразнил Борис Куприянович таким тоном, точно обещал рассказать о чем-то страшном, и обернулся, посмотрел на депо, на вагончик, служащий пристанищем для путейцев.

А Станику показалось, что машинист посмотрел все-таки в ту даль, куда струились перекрещивающиеся рельсы и где остался злополучный перегон.

Словно лишь сейчас заметил Станика Сапейко и, протянув для рукопожатия узкую руку, принялся вопрошать у своего старого приятеля:

— А у тебя новый, Борис. Новый, говорю, помощник. А зовут как? Стасиком? Будем знакомы, Стасик.

— Станик, — поправил было он, удивляясь тому, что Сапейко назвал его настоящим именем. Стасик, Станислав — так звали его в школе, но когда он поступил в училище, то при знакомстве назывался Стаником, потому что так ему нравилось больше и казалось более мужественным имя.

— Он ведь первый заметил на перегоне! — проговорил Борис Куприянович. — Но обо всем потом, потом!

И Сапейко поспешно согласился:

— Потом, потом! Но только все по порядку. И ты, Стасик, ты, Стасик, тоже расскажи!

— Станик, — возразил он, смутившись.

Дом, в котором жил Сапейко, совсем неподалеку был от депо, какой-то старинный, из красного кирпича дом. Станик воображал, уже взбираясь по стертым ступеням грязно-серого цвета, что окажется в какой-нибудь тесной комнатке с маленьким окном в необычайно толстой стене.

И частично его предположения подтвердились: стены дома были столь толсты, что окна представлялись нишами, глубокими остекленными нишами. Но зато так много окон оказалось в огромной комнате, похожей на публичную библиотеку, сплошь уставленной открытыми стеллажами, так светло было в этой громадной комнате, так пахло книгами, переплетами книг, что Станик обрадовался этому дому, и ему даже захотелось здесь пожить.