Гони свой поезд, мальчик! (сборник)

Васька тотчас догадался, что наверняка отказало сцепление и Крыж, растерявшись, забыл заглушить двигатель. И через мгновение Васька затормозил, кулем выкатился из кабины, дико крича:

— Глуши! Глуши двигатель!

И, не надеясь, что Крыж услышит и опомнится, могучими прыжками стал настигать чужой трактор.

Потом Васька кинулся к кабине, коснулся ногой вращающейся гусеницы, повис на дверце и, в доли секунды распахнув ее, свалился на сиденье.

Васька придавил Крыжа к другой стенке кабины и выключил мотор в самый последний момент, когда трактор готов был протаранить эту малую крепость — гараж. И секунду-другую он ошалело глядел на эту возникшую перед гусеницами трактора малую крепость, чувствуя себя в этот миг немым, не способным даже кричать на бедного Крыжа.

Неузнаваемый, возбужденный, сердитый, примчался тут же Стодоля, примчался без одной плетеной сандалии. И, увидев, что и крепость цела и трактор цел, простонал облегченно и тут же исчез — наверное, бросился искать сандалию.

А потом он воротился и принялся успокаивать себя, Крыжа и его, Ваську:

— Ничего не случилось, хлопцы, никакой катастрофы, можете вылезать из кабины, хлопцы.

Оба соскочили наземь, Васька и Крыж. Маленький Крыж посмотрел еще раз на клетчатую кирпичную стену гаража и вдруг заплакал, тщетно пытаясь побороть свою слабость, неразборчиво бормоча оправдания и все же давясь слезами.

Тогда и Васька, и Стодоля отвернулись, и Стодоля растроганно сказал Ваське:

— А ты герой.

Васька ждал большего: восклицаний, рукопожатий, нескончаемых слов благодарности. Такое пережил он, что руки вдруг стали дрожать! А Стодоля внимательно посмотрел на него, вроде хотел отметить тень испуга на его лице, что ли, и повторил, как показалось Ваське, равнодушно:

— А ты герой.

И так взорвало Ваську это мнимое спокойствие мастера, так мало ему было вознаграждения за минуты опасности и риска, что он крикнул Стодоле, не стесняясь сейчас своей досады:

— А раньше хиба не знали? Раз герой — посылайте на сенокос!

— Ну вот! — шутливо возразил Стодоля. — А кто уберег бы трактор, если бы ты был на сенокосе, на лугу?

2

Сколько раз за этот год жизни в общежитии, поднимаясь во тьме и приникая к окну на четвертом этаже, Васька ловил привычным взглядом фонари затона судоверфи, поздний освещенный автобус на шоссе, рубиновые бортовые огни теплохода на Днепре! И сколько раз оказывался подле него кто-нибудь из ребят, такой же полуночник, как он сам! Так по душе тебе эти осторожные разговоры в поздний час, когда вспоминаешь свою хату в далекой деревне, которую называешь не деревней, а веской. Это белорусское слово тут же и еще ярче возвращает тебе твою вёску: старый журавль с обгоревшим со времен войны колодезным дубовым срубом, выросшая в воронке от немецкой бомбы липа, праздничные и поминальные сходки пожилых партизан с медалями на воскресных пиджаках.

Вот и теперь, натыкаясь на разбросанные возле четырех коек туфли, бранясь при этом покаянно и вслушиваясь, не разбудил ли случайным стуком хлопцев, Васька пробрался к окну. И подумал с завистью о том, как сладко спит Женька Дембицкий, вернувшийся загорелым, огрубевшим из учхоза. Завтра день занятий у этого удачливого Женьки, и завтра же после занятий Женька сядет за баранку грузового автомобиля и опять поедет туда, где шелковый шелест спелых трав.

Васька сокрушенно вздохнул. И даже обернулся, различая горячее шумное дыхание Женьки Дембицкого, сраженного работой, хмелем луга.

Спят спокойные люди в комнате на четвертом этаже. Спит и Женька Дембицкий, и нашкодивший Крыж, и молчаливый цыгановатый Бусько. Лишь ему наказание: воображать сенокос, луг, учебные сенокосилки, учебную землю в полевой гвоздике, в мышином горошке, в густых травах.

Он пытался спросить у самого себя, отчего так рвется туда, где вот-вот разгорится сенокосная битва, отчего не спится здесь, в Озерщине. Ведь лето лишь теперь в зените, и хватит еще с него, с Васьки, одуряющей работы. Но он тут же и возражал себе, роптал: нельзя сидеть в училище, нельзя его сильным рукам без дела. Словно хотелось поскорее испытать, какой он тракторист, знаток машин, полезный человек!

И снова и снова ревниво вслушивался он в шумное, разгоряченное дыхание Женьки Дембицкого, чувствуя, что хотя бы на это время, пока Женька в училище, будет он, Васька, спокоен.

Полуночники не спят, полуночники никнут к окну, высматривая в угольной тьме движущийся как будто не по воде, а по черной земле тихий теплоход, и кто-то из полуночников, такой же бодрствующий, как Васька, уже пробирался, громя, разбрасывая многочисленные башмаки на полу.

— Ты чего, герой? — насмешливо спросил Васька, узнавая тщедушного Крыжа. — Что-нибудь страшное приснилось, Крыжовник?

— Как я… как я на гараж ехал, а? — зябким голосом сказал Крыж и вроде передернулся во тьме. — И как ты… как ты на кабину кинулся!

— А-а! — благодарно подхватил Васька. — Кошмары тебя мучают, Крыжовник. Ты забудь. А то еще закричишь спросонья!