Гонимые и неизгнанные

Калистов начал что-то бормотать, но Павел Сергеевич взял его за руку, пожав её, и тем положил конец его несвязным благодарностям.

- Великое это дело, - обратился к новопосвященному артисту Иов Ионыч с поучением. - Да, это великое дело. Вот, даст Господь, будет потом изображать лики Божии, угодников Его. Главное - чистота тут душевная нужна, ну и старание, а паче всего - молитва. - Голос Барашкова делался с каждым словом таинственнее, и Калистов, заподозрив, что этот подбор хороших слов не что иное, как приступ к сообщению первого урока, навострил уши.

Павел Сергеевич отвлек глаза и внимание Калистова от наставника-артиста, предложив нам на рассмотрение французскую иллюстрацию и обратив его внимание на похождение Гриптогама как произведение, подходящее к жанру калистовского таланта.

- Так в какие дни вы свободны? - спросил Павел Сергеевич. Калистов свободен после обеда в четверг, субботу и во все праздники. Так и порешили, что в эти дни Калистов будет посещать мастерскую Барашкова.

В передней раздался звонок. Фонвизину заинтересовало, кто это мог бы навестить их, так как тобольский бомонд в последнее время прекратил с ними, как с зачумленными, всякие сношения. Сойдя вниз, она нашла в гостиной Татьяну Филипьевну, Михаила Александровича и Петра Николаевича Свистунова...

- Вчера, - сообщает Наталья Дмитриевна, - заявлялся ко мне полицмейстер с сочиненными князем правилами.

- На цензуру он их к вам привозил, что ли? - шутит Свистунов.

- Нет. Хотел их читать мне.

- И что же?

- Я думаю, что князь для того эти правила и выдумал, чтобы при чтении их полицмейстер бранил нас в глаза. Я, разумеется, не допустила его читать, именно потому, что жажду какого-нибудь ответа из Петербурга. В этих правилах он называет нас женами государственных преступников, тогда как недавно, по предписанию из Петербурга, с нас взяли подписку, чтобы мы не смели так называться.

- Что это, чин, что ли, какой? - мрачно спрашивает нахохлившаяся Татьяна Филипьевна.

- Какой чин?

- Да вот, что вам преступниками-то запретили называться. Чин, что ли, это - государственный преступник?

Михаил Александрович хотел объяснить ей причину этого запрещения, но вошел Пушкин со мной, и калистовская тетрадь дала другое течение беседе. Рисунки Калистова всех заинтересовали, и все решили, что у мальчика талант.

- Будущий и недюжинный портретист, - говорит Михаил Александрович.

- А по-моему, - говорит Свистунов, - это будущий русский Гранвиль. Посмотрите, в каждом его наброске чуется сатирическая жилка, без смеха невозможно смотреть.

- Вот я нынче, - замечает Фонвизин, - из обер-прокурорского отчета узнал, что в петербургской семинарии устроены классы рисования. Завтра же пойду к архиерею и буду хлопотать, нельзя ли его туда на казенный счет отправить. Это я надеюсь устроить.

Так как Фонвизины собирались за город, то я, взяв от Натальи Дмитриевны оригиналы для рисования, а у Михаила Александровича хорошей бумаги и карандашей, простился, и Пушкин, по моему указанию, довез меня до калистовской квартиры.

- Ну, теперь я знаю, - говорит он, помогая мне спуститься с его колесницы, - где твой шалунишка живет. На днях сам к нему заверну1.

Воспоминания М.Д. Францевой

(ФРАГМЕНТЫ)2