Гонители

Вино и ее кротость расслабили его, раздражение ушло. И ему уже казалось, что Хулан сделала правильно, кинув все и приехав сюда, что она ему нужна больше, чем любой из тысяч и тысяч его людей, больше, чем любой нойон, чем сладкоголосые певуньи-китаянки.

Но Хулан не умела долго оставаться одинокой, тем более такой смиренницей. От вина щеки разгорелись, во влажных глазах появился зовущий блеск, голос стал мягко-воркующим. Она стала выпроваживать сына из юрты:

— Иди, поиграй с твоими служанками.

Хан подумал, что, если дать ей волю, напрасно будут ждать сегодня гонцы и нойоны, у него не останется для них ни времени, ни сил, сказал, усмехаясь:

— Не старайся. На войне прежде всего дело. Люди ждут.

Думал, что она снова начнет дерзить и упрекать. Но Хулан обхватила его руку горячими ладонями, проговорила, жалея:

— Стареешь, мой повелитель.

— И ты не молодеешь…

— Мне — рано. Только в полную силу вошла. Хасар недавно увидел и удивился. «Какая, говорит, славная женщина из тебя получилась, Хулан». А уж он в женщинах толк понимает!

Она поддразнивала его, и он хорошо понимал это, а все же ощутил легкий укол в сердце. Принижающая его ревность взбудоражила, повлекла к жене. Ему уже не хотелось ее отпускать. Но пересилил себя, сухо сказал:

— Иди. Мне надлежит заняться делом.

— Вечером жду тебя в своей юрте. Придешь?

Выпроводив ее, сразу же позвал Боорчу.

— Много ли дел на сегодня, друг Боорчу?

— Кое-что есть. К тебе просятся монахи. С жалобой. Сотник-кидань, перебежавший в прошлом году, — с просьбой. Сотник храбрый, неглупый.

Женщина… Этой не знаю, что нужно. Не успел расспросить. Если пожелаешь, этими займусь я, а к тебе впущу гонцов от Мухали, Джэбэ и Елюй Люгэ.

— Хорошие ли вести привезли гонцы?

— Хорошие, хан.

— Тогда подождут. Давай сюда жалобщиков и просителей. — Перед глазами все еще стояла Хулан, и он спросил, лукаво посмеиваясь:

— Женщина молодая?

Тебе ею хочется заняться? С нее и начнем. Потом посмотрим…

Бросив взгляд на женщину, он насупился. Она была не старая, но лицо посерело от усталости или горя, глаза потухли. От такой ничего интересного не получишь. Распустит слезы — и все. Переводчик, онгут с сонно-равнодушным лицом, безучастно ждал, когда она заговорит. Боорчу присел к столику, отломил от медовой лепешки, не доеденной сыном, кусочек, бросил в рот.

— Моего мужа захватили твои воины, — тихо сказала женщина и замолчала. — Отпустите его.

— Многих мужей захватили мои воины. Что будет, если придут все ко мне и станут просить?

— Он не как все. Такой человек рождается один на сто тысяч! — Голос ее отвердел.

— Твой муж известен многим людям? Что же он сделал такого? Чем прославился?

— Мой муж слагает песни, прославляя людей.

— А-а… Он прославляет тех, кто бежит сегодня от моих воинов, кто не умел разумно жить и не умеет достойно умереть. Настоящим делом занимался твой муж. Потому горька его участь. — И проворчал:

— Один на сто тысяч…

Таких дураков на каждую тысячу сотня.

Переводчик, видимо, перевел и это. Женщина вскинулась, заговорила быстро-быстро:

— О нет, нет? Он — редкий человек. Словом он врачевал горе, вселял в сердце надежду, учил доброте, прямоте, честности. Он должен жить! Спаси его, и будущие поколения благословят твое имя!

— А это и вовсе глупость. Мое имя прославлено будет не такими вот пустяками. Где взяли твоего мужа?

— Вместе с другими мужчинами он ушел в горы. Его захватили три дня назад.

— Боорчу, не с теми ли он был, которые нападали на обозы, на отбившихся всадников?

Боорчу расспросил женщину, где был захвачен ее муж, подтвердил:

— С теми.

— Зачем же ты пришла?! Он убивал моих воинов. Он враг!

— Великий хан, за свою жизнь он не убил и курицы. Яви милость, великий хан, не губи человека, чья жизнь была страданием за других. Спаси его! Заклинаю тебя твоими предками! Возьмите в обмен мою ничтожную жизнь!

Убейте меня, сделайте рабой, но отпустите, его!

Всем телом женщина подалась вперед, преобразилась, глаза ее сухо заблестели, голос звучал исступленно. Слова страстной мольбы стали понятны и без перевода. Он смотрел на нее и думал о Хулан — сможет ли она вот так же безоглядно и бестрепетно отдать за него свою жизнь? Наверное, сможет…

И эта утешительная мысль расслабила его. Он взглянул на Боорчу вопрошающе.

— Спасать уже некого, хан. Все убиты.

Переводчик передал женщине его слова. Пошатываясь, она вышла из юрты.

В душе хана тут же угасло мимолетное сожаление. Он облегченно вздохнул. Не пришлось лишний раз переступать через собственное установление. Милость к врагу пагубна…

Почти с такой же, как у женщины, просьбой пришел и сотник-кидань.

Вчера воины хана обложили небольшой городок, где сотник родился и где до сих пор живут родители. Не будет ли хан так великодушен, не повелит ли не грабить город и не убивать его жителей.

— Мы зачем сюда пришли? Раздавать милости? Один припадает к ногам смилуйся, другой — смилуйся. Друг Боорчу, гони подобных просителей в шею!

— Это можно, хан, — сказал Боорчу. — Однако город еще только обложили…