Гонка века. Самая громкая авантюра столетия

Потом он стряхнул с себя апатию и полностью пришел в себя. Все это было абсолютной нелепостью: снаружи сиял ясный день, а солнце стояло высоко в небе. Очевидно, время «5.10» было неправильным. Он снова заглянул в альманах. Значения, которые он отметил, были не временем захода Луны, а моментом ее прохождения через меридиан – ее наивысшей точкой на небе. Более нелепой ошибки нельзя было себе даже представить. На самом деле сейчас было 10.00 утра. В раздражении Кроухерст взял большой черный карандаш и жирно вывел:

«30 июня. 5.10. МАКСИМАЛЬНО ВОЗМОЖНАЯ ОШИБКА».

А под этой записью, чтобы уж быть до конца точным (вовремя вспомнив, что в июне 30 дней, а значит, сегодня 1 июля), он с новой строки нацарапал:

«ФАКТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ: июнь 1 июля. 10.00».

Как же могло случиться так, что он, Кроухерст, идеально точный вычислитель, прекрасный и блестящий измерительный инструмент, машина, которой были известны самые сокровенные тайны времени, допустил такую непростительную ошибку? Да еще к тому же в тот миг, когда он оказался в плену тикающих часов, отсчитывающих секунды до момента, когда он должен стать космическим существом? Отладив себя и свои часы, Кроухерст начал писать завещание. Данная работа представляет собой стенограмму бессодержательных, бредовых мыслей, обуревавших яхтсмена на протяжении последних 80 минут его жизни. Ее также можно назвать своего рода признанием, насколько можно судить о содержании из путаных, сбивчивых фраз. Создается впечатление, что слова, будучи перенесенными на бумагу, тут же обретали некую символическую власть над моряком: он также совершил «максимально возможную ошибку» и в настоящий момент пытался определить свое «фактическое положение».

Перед тем как предложить свою версию расшифровки записей Кроухерста, мы должны предупредить читателя. Ранние философские заметки моряка, несмотря на их трудность и туманность, поддаются логическому осмыслению и интерпретации. Но к описываемому моменту он уже настолько сильно погрузился в глубины безумия, что выражался на языке, который понимал только он один, поэтому смысл его фраз можно вывести лишь умозрительно, при помощи догадок и предположений. Наше толкование его «завещания» теперь должно больше основываться на впечатлениях, а не на конкретной информации и фактах.

Ранние записи Кроухерста представляют собой типичный пример классической паранойи, психического расстройства, при котором бредовые идеи складываются в сложную, запутанную систему. Несмотря на то что такие идеи основываются на ошибочных предположениях, структура мыслей параноика имеет четкую внутреннюю логику и связность. В то же время личность пациента остается в большей или меньшей степени нетронутой болезнью. В большинстве случаев бредовые идеи приводят к развитию мании преследования, но, как в случае с Кроухерстом, параноик может также страдать манией величия, воображая себя великим математиком или философом, или же вторым мессией. Пациент также может, если его убедить в том, совершать и разумные действия, как поступал Кроухерст при передаче радиосообщений.

Однако для бредовых состояний нехарактерно оставаться на одном уровне. Личность больного со временем претерпевает все бо́льшую дезорганизацию, а мышление странным образом разупорядочивается. Письменная речь параноика уже не несет в себе послания, не содержит смысла: идеи связываются нелогично, различные темы проникают друг в друга, а абстрактные термины приобретают какое-либо особенное, конкретное значение. Все это в сочетании с бредом является симптомами параноидальной шизофрении, и поздние философские записи Кроухерста показывают возрастающую тенденцию в данном направлении.

Последнее завещание Кроухерста чрезвычайно сложно из-за бесконтрольного использования различных уровней смыслов, выраженных на собственном, символичном языке яхтсмена. Находясь в плену бредовых идей, Кроухерст более чем когда-либо поражал умением острить. Он говорил как будто от лица трех людей одновременно. Прежде всего он выступал как критик и правщик самого себя, словно был часовым механизмом; во-вторых, он был мореходом, устанавливающим свое «фактическое положение», отклонение от курса ввиду неправильных показаний времени и астрономических замеров; в-третьих, он видел себя шахматистом, ведущим партию против Бога и находящимся в таком безнадежном положении, что был вынужден капитулировать. Все три концепции были неразрывно связаны друг с другом.