Гонка века. Самая громкая авантюра столетия

«…Теперь выявлена истинная

природа и намерение и сила нарушения

правил игры. Я есть,

я есть тот, кто я есть, и я

вижу природу, суть моего проступка».

Признавшись во всем, исповедавшись, Кроухерст воззвал к Богу или дьяволу – кто бы из этих двоих ни установил ужасные правила той опасной игры, в которую он играл все это время, – чтобы в следующий раз сыграть уже по-честному. Он был так близок к Богу, что почувствовал себя его сыном, мессией.

«Я выйду из игры,

только если ты согласишься,

что в следующий раз

мы будем играть

по правилам, придуманным

моим великим богом, который

наконец открыл своему сыну

не только точную природу

причины для игры,

но также открыл истину

о способе окончания

следующей игры, что

она окончена –

игра окончена.

ЭТО ПОМИЛОВАНИЕ».

Кроухерст написал последнее слово. Он ясно выразил то, что намеревался сделать. Космический взрыв уже начался, и игра, которую раньше он считал такой увлекательной, такой безопасной, которая, как он думал, принесет ему славу – заслуженную или незаслуженную, – должна была прямо сейчас привести его к смерти в качестве воздаяния за грехи. Игра окончена. Она была помилованием. Прощением.

Около получаса Кроухерст ждал, покорно терпя невыносимые душевные страдания, готовясь к смерти и, возможно, даже расставляя разные предметы в каюте. Вероятно, в этот момент он снял с крюка страховочный линь, который обычно бросал на корме в кильватере в качестве меры предосторожности на случай, если свалится за борт. (Когда яхту обнаружили, на корме не было линя.) Потом он вернулся в каюту, снова взял карандаш и большими буквами нервным почерком стал писать в журнале, пока не достиг конца страницы.

Кроухерст добавил еще несколько фраз, говоря Богу – своему отцу, – что он выполнит свой долг, как того требует от него святое семейство. Он напрямую разговаривал с Богом, который должен был сыграть с ним следующую игру, но уже в другом мире – в системе чистого, бестелесного разума. Следующий ход был за Богом, и пришло время сделать его.

«11 15 00

В конце моей игры открылась истина, и я сделаю то, что требует от меня святое семейство.

11 17 00 Настало время сделать твой ход.

Мне нет нужды продолжать игру.

Игра была интересной,

но теперь она должна закончиться в…

Я сыграю в эту игру,

когда решу, я выйду из игры в 11 20 40. Нет

необходимости играть в опасную…»

Это были последние слова, которые написал Дональд Кроухерст. У него больше не было ни места в журнале, ни времени, чтобы добавить что-либо еще. Он прекратил писать в восемнадцать минут двенадцатого, потому что у него оставалось только две с половиной минуты до момента, назначенного для великого деяния. В тот момент ему предстояло совершить важный поступок.

Как мы предполагаем, затем произошло следующее. Кроухерст поднялся из-за стола, закрыл судовые журналы и положил все, кроме одного, на штурманский столик, где их можно было легко найти. В этих тетрадях содержалось все великолепие его откровений, которые должны были изменить историю человечества, и полное признание в мошенничестве. Он был тем, кем был, и хотел, чтобы все поняли природу его преступления – потому что она была истинной природой и целью, и силой игры. Кроухерст вспомнил, что есть еще один факт, не отмеченный в судовых журналах: сфальсифицированный рекорд, о котором он заявил в декабре. Он аккуратно положил рядом с тетрадями две единственные путевые карты, которые не были уничтожены и в которых он намечал свой выдуманный маршрут. Они дополнят общую картину. Он был методичен в своих действиях и хотел, чтобы все было ясно, четко.

Затем Кроухерст взял хронометр Гамильтона, понаблюдал, как стрелка отсчитывает одну секунду за другой. Держа в одной руке хронометр, а в другой – Журнал № 4, он двинулся к сходному трапу. Перед выходом он оглянулся и в последний раз окинул взглядом каюту, проверяя, все ли на месте.