Гонки на выживание

– Никак. Нам не полагается заниматься сексом до сеанса оплодотворения, но после сеанса Манетти это рекомендует… наверное, считает, что, если я забеременею, мой муж будет в большей степени чувствовать себя отцом. – Она вздохнула. – Сейчас мы с ним далеки друг от друга как никогда.

– Может, Андреас опасается уменьшить твои шансы на зачатие? – предположил Салко, понимая, как убого звучат его слова.

– Может быть. Скажу тебе честно, Тео, мне страшно и одиноко. Иногда мне кажется, что у меня мужа вовсе нет, что я одинокая женщина, решившая во что бы то ни стало завести ребенка…

В начале апреля Александра справила свой тридцать первый день рождения у себя дома в полном одиночестве. Ранее в этот день Манетти в двенадцатый раз провел процедуру искусственного оплодотворения. Пока она, как и было рекомендовано, неподвижно лежала на спине в течение получаса, по щекам у нее покатились слезы отчаяния.

Манетти вошел в медицинский кабинет, сунул ей коробку с бумажными салфетками, подтянул к себе табурет и начал ее расспрашивать.

– Ваш муж должен быть с вами каждый раз, но он здесь вообще не показывается. В чем дело, Али?

– Он слишком сильно переживает, – солгала она. – Я вам уже говорила.

– Да, вы говорили, но я вам не верю. Мне совершенно ясно, что ваш муж по-прежнему решительно настроен против ИДО; вы слишком напряжены и глубоко несчастны. Мне кажется, нам пора смириться с поражением.

– Нет! Прошу вас, Джон, не говорите так! – Перепуганная Александра села и схватила его за руку. – Прошу вас, не отказывайтесь, ведь у нас есть еще целый месяц, не меньше, вы сами так говорили!

– А если мы преуспеем? Кто сказал, что Андреас почувствует себя лучше, если вы забеременеете? Вы уверены, что справитесь?

Александра подняла на него заплаканные глаза.

– Мне придется справиться, разве у меня есть выбор?

В этот вечер она по-прежнему была одна. Андреас позвонил из Вашингтона с фальшивыми извинениями. Еще годом раньше разве что атомная война смогла бы удержать его вдали от жены в день ее рождения. Но теперь все изменилось. Александра чувствовала, что их брак разваливается, и не знала, что предпринять, чтобы его спасти.

«Занимайтесь любовью после каждого сеанса оплодотворения», – говорил ей Манетти в предыдущих случаях. Но с кем ей было заниматься любовью, когда муж покинул ее?

Александра свернулась клубочком на полу в своей мастерской и в пятый раз наполнила свой бокал шампанским, которое открыла всем назло.

В мастерской было холодно и тоскливо, привычные запахи краски, растворителя и лака вдруг показались ей тошнотворными. Все свою жизнь, еще с колыбели, она помнила эти запахи и любила их. Они напоминали ей о жизнелюбивом Джоне Крэйге и его бесчисленных пассиях, которых он запечатлевал на полотне, пока она, его верная дочь, вела хозяйство в его доме; о счастливых временах в Европе, когда расцвел ее собственный талант; о днях и ночах в Лондоне, когда этот самый талант помог ей сблизиться с человеком, ставшим ее мужем.

Внезапно в груди у нее вспыхнул и разгорелся удушающий, неистовый гнев, злость на Андреаса, на его непробиваемый эгоизм, слепоту и глухоту к ее нуждам. О, он любил ее, несомненно любил! Мысли не допускал, что она может его оставить! Иначе зачем он подписал тот документ? Ей не следовало доводить до этого, надо было вовремя понять, что он просто пытается такой ценой сохранить их брак, не имея ни малейшего намерения помочь ей в обретении ребенка.

Александра уронила бокал, и тонкое стекло разбилось на тысячи осколков. Выдернув кусок чистого холста из кипы на полу у окна, она сорвала коричневую бумажную обертку и набросила полотно на мольберт. Она долго стояла, глядя на белый как саван холст, потом подошла к столу с аккуратно уложенными в коробки свежими красками и разорвала картонную крышку. Надо работать! Надо выплеснуть свою ярость на полотно!

Она сорвала крышечки с тюбиков, и они попадали на пол, раскатились по темным углам. Александра сбросила туфли, даже не замечая, что ступает босыми ногами по осколкам бокала. Надо работать! Краску на холст! Самыми широкими кистями, шпателем, руками! Она надавила изо всех сил, и разноцветные краски подобно жирным червям расползлись по полотну. Красные, синие, зеленые, желтые… Нет, не те цвета. Все эти яркие краски означали веселье и тепло. Она нетерпеливо разбросала коробки по столу в поисках черной краски. Нашла наконец и самым широким шпателем стала наносить траур и мрак поверх ослепительного буйства основных цветов. Слезы разъедали ей глаза. Почти вслепую она с размаху шлепнула по холсту обеими ладонями и с надсадным воплем, прокатившимся по всей мастерской, разодрала непросохший слой краски ногтями, оставляя на полотне безобразные борозды.