Гонки с дьяволом

— Ученым — громко сказано. Просто я занимался научными исследованиями, которые, к сожалению, не удалось окончить.

— Не перебивай… Я хотела сказать, что ты как раз не относишься к неспособным к самозащите. Ты как раз из тех, кто сначала стреляет, а потом кричит: Руки вверх!

— Вот как? Ты считаешь меня жестоким?

— Раньше, когда еще плохо знала, я тебя даже боялась. Я ведь была на том «представлении», когда Можиевского и его старух растерзали собаки…

— Кто тебя туда пустил?

— Я незаметно прокралась и смотрела через забор. Это было страшно!

— Я не назначал им такую казнь.

— Но не запрещал. Хотя мог.

Елена подбросила в костер сухие сучья и замолчала, задумчиво глядя на пламя.

— Ты меня осуждаешь?

— Нет. Хочу понять. Моя сестра тебя очень любила. Она не могла любить злого человека. Я ее хорошо знала…

Я не знал, что ей сказать. Сама, может быть, не догадываясь, Елена затронула самую больную струну моей души, В самом деле, кто я? Вспоминая жуткие сцены кровавых расправ с бандами, я не мог найти себе оправдания… Но и не мог найти альтернативы своим действиям. Иногда мне казалось, что я являюсь слепым орудием кого-то или чего-то и это толкает меня вопреки желанию совершать не свойственные мне действия. Это бесило меня. Действительно, если посмотреть в прошлое, то казалось, что мною руководили почти во всем не проявления собственной воли, а обстоятельства реальности. И я будто был в плену этих обстоятельств, не сопротивляясь, не выбирая собственного пути. Если считать принятые мною решения правильными, а оно, наверное, так и было, то я скорее походил не на человека с его эмоциями, страстями, наконец, с ошибками, а на какой-то компьютер, выдающий правильные решения на поставленную реальностью задачу. Подумав это, я почувствовал чуть ли не отвращение к себе самому.

Я закрыл глаза и почувствовал, как узкая мягкая ладонь Елены коснулась моей щеки и услышал ее голос:

— Успокойся, не переживай.

Я невольно схватил ее запястье и удержал в своей руке.

— Что ты?

— Я чувствую, — тихо сказала она, — что ты пытаешься понять самого себя… До конца… Но этого никому не дано. Если бы мы могли это делать, то жить стало бы неинтересно.

Я посмотрел вверх. На небе не было ни одной звездочки.

— Под утро пойдет дождь, — сказал я, поднимаясь и направляясь к сложенным неподалеку от костра нашим вещам, — надо сделать шалаш. Не хватает, чтобы мы простудились.

Елена подбросила в костер сухих веток, на поляне стало светлее. Я достал топор и принялся за дело. Срубил несколько молодых березок и из их стволов соорудил остов. Потом нарубил веток и покрыл его ими в несколько слоев.

Покровский не появился и на следующий день. Я с рассвета без толку прождал его, спрятавшись в придорожных зарослях, и вернулся на поляну уже в полной темноте.

«Что, если он выбрал другое направление?» Думая об этом, я испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, я твердо знал, что должен убить Покровского и убью. Чего бы это мне ни стоило. Я буду преследовать его. Если не здесь, то в другом месте. Пока не найду и не всажу в него пулю. Но с другой стороны, мне уже не хотелось убивать его. Хотя я знал, что не смогу вернуться домой до тех пор, пока не покончу с ним. Но в то же время испытывал облегчение, что развязка откладывается на день, если он все-таки выбрал эту дорогу, и па неопределенное время, если я ошибся в выборе им направления.

— Возьми завтра с собою Шарика! — посоветовала Елена, помогая мне стянуть промокшую под дождем куртку. Она повесила ее над костром. Дождь начался где-то после четырех дня и лил подряд часа два.

— Да ты разденься и высуши одежду.

Действительно, все мои вещи промокли. Я последовал ее совету. Переодеться было не во что и мне пришлось забраться в шалаш. Там меня ждала приятная неожиданность. Пол его был выстлан толстым слоем травы и покрыт одеялом. Я укрылся и, постепенно согревшись, незаметно для себя заснул. Перед рассветом, одевшись в сухое, я уже было собрался идти на свой пост, как тут меня остановила Елена. Она протянула сверток.

— Здесь еда. Я пожарила, пока ты спал. И возьми с собой Шарика, — напомнила она.

— Зачем?

— Не будет скучно и вообще, на всякий случай.

— Вот на всякий случай пусть он и остается с тобой.

— А мне не скучно. Со мною Ласточка и Алкид.

Алкидом звали моего жеребца. Это был могучий, высокий ахалтекинец, не признававший никого, кроме меня. Я начал приучать его лет шесть назад, когда он был маленьким жеребенком. Кормил его из рук и год назад сам его объездил. Конь настолько привязался ко мне, что, когда я бывал в длительном отъезде, начинал скучать, отказывался от пищи. Летом он пасся в табуне, но стоило мне появиться поблизости, как он издавал пронзительное ржание и, подняв хвост, мчался ко мне. Как-то Александр Иванович, который заслужил у нас репутацию лихого наездника, попытался оседлать Алкида, но удержался в седле не более одной минуты. Хорошо еще, что почва была песчаной. Алкид не забыл нанесенного ему оскорбления и каждый раз, видя Паскевича, угрожающе хрипел, норовя укусить его.