Гонорар

…Была одна версия — так себе версия, правду сказать, с ничтожным процентом вероятности, но почему-то Баринов за нее ухватился, потому ли, что Малахов выбрал именно ее, потому ли, что и сам он; слушаясь шестого чувства, прослеживал ее с болезненным упорством. Именно по ней все у Дунского выходило особенно плохо. Болезнь, несчастный ли случай — обстоятельства не уточнялись, но кривая круто шла вниз, на нее наползало темное облако, и Дунский исчезал из карты — отчасти по собственной вине, потому что всю жизнь притягивал мелкие пакости и наконец их количество перешло в качество, отчасти из-за какого-то события, которое Баринов долго вычислял и наконец вычислил.

Дело было в том, что вскоре после женитьбы Баринова по дурацкой цепочке совпадений, уравновешиваний и выборов исчезала Сова. Она бросала Дунского через неделю после того, как Баринов возвращался с Иркой из свадебного круиза Москва — Тверь — Москва. С уходом Совы у Дунского начиналась темная полоса.

По другим версиям Дунский выправлялся, обрастал жирком, печатался. Но все пока шло по этой, третьей. Он уже позвонил Баринову с просьбой о деньгах, и Баринов, боясь новых контактов, отослал деньги с Иркой, хотя сам сидел без копья, потому что ради ученых занятий взял отпуск за свой счет.

Именно эта, третья версия почему-то работала исправнее всего, но и у нее должно было найтись спасительное ответвление, и Баринов это ответвление нашел.

Дело было ночью. Сами собою предполагались дым сигарет, больная голова, беспокойно спящая Ирка. Баринов сидел за столом, вычерчивая одну и ту же утомительную, неумолимую кривую, как вдруг забрезжила некая точка, спасительный поворот, робкое пересечение с еще одной невесть откуда взявшейся черточкой. Именно эта черточка меняла все дело: Дунский отделывался безденежьем, четко рисовавшимся на координатной сетке, Баринов оставался с Иркой, а через два года или около того, его, бариновская, линия пересекалась с жирной чертой, обозначенной на всех трех схемах, и сливалась с ней еще на два года, после чего шла себе ровненько, с периодическими вспышками творческой активности.

Баринов не поверил и снова выследил заветную точку, отложил ее на оси абсцисс, подставил цифру в уравнение Витгенштейна (вот ведь чем занимался, заумник, на старости лет) и посмотрел по толкователю расшифровку.

На языке цифр этот поворотный пункт назывался 16,8; в толкователе, дававшем значения до сотых, значились калоши.

Ничтожная эта фигня, идиотский, крошечный винтик выглядел так же чмошно, как и сам Дунский. Баринову, начиная с января будущего года, надлежало носить калоши, не снимая их зимой ни при какой погоде. Летом калоши были не обязательны (16, 81 уже давали непременные калоши в любое время года, не глядя на жару). Калош у Баринова не было, но достать их не составляло труда. Толкователь устарел, как и сами калоши, и Баринов порадовался, что ему не попался более крутой историзм, типа шкуры дикого вепря или рыцарских шпор. В новом толкователе, возможно, вместо калош был предусмотрен галстук особой расцветки или другая равноценная замена. Но в старом толкователе судьба Дунского зависела от калош с нового года, и судьба сработала четко: он успел впритык, на следующий день старик позвонил, и Баринов, рассыпаясь в благодарностях, вернул ему растрепанную кипу машинописи. Старик растворился в толпе на «Белорусской-кольцевой», а Баринов поехал к дядьке и взял у него калоши со старых валенок — вполне добротные, крепкие. На работе, конечно, засмеют. И пускай себе.

Двадцатого декабря он привез калоши домой, а двадцать первого поздним вечером раздался звонок в дверь. Баринов пошел открывать. На пороге стоял Малахов.

Он был небрит, но это была уже не та элегантная небритость в гарлемском стиле, которая только прибавляла ему шарма в былые времена. Глаза ввалились, лицо осунулось, он мял в руках шапку и робел.

— Вот не ждал, — сказал Баринов, отчего-то не испытав ни страха, ни удивления. — Входите.

— Можно, да? — жалобно сказал фатумолог. — Извините, что поздно. Я мог позвонить, но это не телефонный разговор. Надо повидаться.

Баринов провел его на кухню, поставил чайник и придвинул ему сигареты.

— Честно говоря, я ждал вашего звонка, — сказал Малахов, закуривая.

— Вы же говорили: будет все нормально — не свидимся.

— Да, я не знал наверняка. Были варианты.

— Нет, вы не подумайте, Игорь. Я не в обиде. Вы не все могли предусмотреть.

Малахов усмехнулся:

— Вы думали, я не просчитал вариант с калошами?

Баринов потрясенно отшатнулся. Если калоши не сработают, подумал он, все к черту. Неужели он это отмел как неработающее? Он профессионал, а я щенок…

— Я все просчитал, — продолжал Малахов, пуская дым кольцами. — Я одного не знал: начнете вы сами копаться или нет.

— Какая разница? — пролепетал Баринов.