Гонщик из Монако

Мэтью продолжал стоять напротив, пристально вглядываясь в лицо девушки. Его мимика не выражала ничего, кроме внутренней сосредоточенности. Внешняя холодность стеной отделяла его от нее. Привыкшая к простоте в отношениях, Роза испытывала непреодолимую потребность разрушить эту стену, достучаться до чего-то человечного в этом непостижимом субъекте, который вслед за нечеловеческим героизмом проявлял нечеловеческую подлость, не меняясь при этом в лице. Роза почувствовала всю тщету своих слабых усилий. Мэтью представлялся— ей злой стихией, и она вспомнила его слова о добровольном подчинении силе, даже если эта сила разрушительна.

Девушка всхлипнула от осознания собственной слабости и пролепетала:

— Это ты... ты во всем виноват!

— В чем? — ласково спросил Мэтью, подойдя очень близко. — В чем именно виноват я перед тобой, Роза? Не могу я быть виноватым во всем, — терпеливо произнес он.

Его темный взгляд притягивал, словно гипнотизировал ее. Она попыталась отвести глаза, но не смогла.

Мэтью зажал ее кисти между своими ладонями. И Роза невольно вспомнила, как он растирал ей онемевшие в ледяной воде пальцы, как расстегивал молнии и пуговицы на ней.

— Такой человек, как ты, не способен понять отчаяние потерявшего работу, — пожаловалась девушка.

— Такой человек, как я? Что это за человек такой, Роза? — требовательно спросил Мэтью.

— Ты знаешь... — Она замялась. — Баловень судьбы. Тебе все поднесено на блюдце. Ты получаешь все, чего ни пожелаешь. Ты потакаешь любому своему капризу. Ты...

— А как такое могло случиться? Почему ты — не такая?

— Мы из разных семей, мы принадлежим разным культурам, мы из разных социальных кругов, — принялась объяснять Роза.

— Ты недовольна своей семьей, своими родителями. Тебя неправильно воспитали. У тебя было тяжелое детство, с юных лет ты боролась за существование. Жизнь была к тебе жестока. Ты никогда не чувствовала себя в безопасности. Ты недополучала еды, тепла, ласки, — тихо проговорил Мэтью.

— Нет. У меня хорошая семья и любящие родители. Дома я всегда чувствовала себя в безопасности. Мне давали все необходимое, — произнесла пристыженная Роза.

— Тебе сколько лет?

— Двадцать шесть.

— Твои родители поддерживают тебя?

— Да.

— Но вы небогаты, и поэтому ты чувствуешь себя несправедливо обделенной, — подытожил Мэтью.

— Ты считаешь, что я настолько жадна до денег? — возмутилась Роза.

— Разве имеет значение, что считаю я? Важно только то, что важно для тебя, Роза. Вот ответь мне. Ты жадна до денег?

— Нет, конечно.

— Тогда не вижу проблемы, — развел руками Мэтью.

— Проблема в том, что я безработная. И стала такой из-за тебя. Или ты думаешь, я должна кротко снести это? — с новой силой вознегодовала Роза.

— Ты считаешь, что не должна сносить это безропотно? Тогда борись.

— Как?

— Про суд мы уже говорили, — напомнил ей Мэтью.

— Да продав один лишь свой швейцарский хронометр, ты сможешь заплатить за мое четвертование, — заявила девушка, указывая на его часы.

— И вновь мы возвращаемся к вопросу денег, — лениво констатировал Мэтыо и с откровенной насмешкой уставился на нее.

— Что смешного? — спросила, нахмурившись, Роза.

— Ты смешная, — откровенно ответил мужчина. — Ты очень забавно мечешься в своей крохотной клетушке, — сказал он, легонько постучав пальцем по ее лбу. — Ты считаешь меня монстром, но пришла ко мне для разговора по душам. О чем ты думала? Ты обвиняешь меня в подлости — и при этом хочешь заручиться моей поддержкой. Считаешь меня аморальным недочеловеком, однако же оскорбляешься всякий раз, когда я высказываю свое мнение о тебе. Объясни, как такую высоконравственную особу, как ты, может покоробить взгляд подонка вроде меня? — загнал ее в тупик Мэтью.

Девушка ошарашено захлопала глазами. Ее вдруг осенило. Сознание, затуманенное двумя порциями лучшего виски Джеми, казалось ватным, но вопреки этому она могла поклясться, что более светлой мысли ей в голову еще никогда не приходило. Однако эта мысль пришла к ней как бы извне. Зато казалась необыкновенно ясной.

— Мэтью... — осторожно проговорила она, словно боясь потерять тонкую связь, вдруг возникшую между ними.

Мэтью Готье угадал ее состояние. Он доверительно произнес:

— Я родился в тесной каморке в Париже. В том его районе, куда туристы предпочитают не заглядывать, опасаясь быть ограбленными. Но что может это значить для человека, который хочет жить?

— Что?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Либо ты хочешь жить, либо апатично существуешь в ожидании конца. Зависишь от денег, людей, обстоятельств. Заболеваешь из-за чужого мнения, которое кажется тебе несправедливым, мучаешься от мнимого невезения, отравляешь себя завистью к более удачливым людям, барахтаешься в обывательской грязи вместо того, чтобы парить над суетой.

— Все это пустые слова, — возразила Роза. — Так пишут в псевдопсихологических брошюрах, которые еще никому не помогли.

— Мне помогли, — заверил ее Мэтью. — Хотя я пришел к этим выводам не благодаря брошюрам. Я благодарен своему инстинкту самосохранения. Он меня вел с ранних лет.

— И ты думаешь, что твоя участь завидна? — скептически спросила Роза.