Гонцы смерти

— Могу возвратить ее тебе, если хочешь, — сделал рискованный шаг хозяин, пододвинув роман Каверина к Олегу, но последний помрачнел, опустил голову. «Не пережимай! — тотчас остановил себя Станкевич. — Мягче, не лезь на рожон!» — Не поверишь, но мне так обидно, — помолчав, продолжил Геннадий Генрихович, — что какие-то наветы, сплетни вдруг развели нас в разные стороны, что, кажется, сделали чуть ли не врагами. Что случилось, Олежка? Куда все подевалось? И бурная юность, и клятвы, и двадцать лет пылкой дружбы? Я постоянно думаю об этом и не могу найти ответа. Мне кажется, мы просто перестали по-человечески относиться друг к другу и все меряем законами дурной политики, выгодами собственной карьеры, мы потеряли себя за это время.

— «Аркадий, не говори красиво», — усмехнулся Шелиш. — Ты сам всегда повторял мне эту фразу Базарова, а теперь мне хочется адресовать ее тебе. Ты умеешь подбирать слова. У меня в какой-то миг комок встал в горле. Но ты прав в одном: мы действительно никогда всерьез и откровенно не говорили о том, что развело нас в разные стороны, как ты выразился.

— Развело ли? — удивился Станкевич.

— Развело, Геннадий Генрихович, ой как развело, — вздохнув, неожиданно твердо проговорил Шелиш. — Но могу тебе честно сказать, что всегда уважал тебя и ценил твой ум, ту поддержку, которую ты мне оказывал. Что было, то было, хотя я в нашей дружбе всегда выполнял роль младшего брата, мнением которого можно было пренебречь, который в силу обстоятельств был вынужден идти у тебя на поводу, слушаться, подчиняться, выполнять указания, потому что приходил Гена и говорил: «Все просчитано, Олег, другого выхода нет и не будет!» Я, если ты помнишь, артачился, задирался, скулил, пытался укусить себя за хвост, я возражал, но Геннадий Генрихович выходил из себя, крыл меня матом, я уползал, зализывая раны, но делал то, что было приказано. Делал, Геночка, делал и получал очередную оплеуху, а ты похлопывал меня по спине и говорил: «На войне без ранений не бывает. Держись, казак, атаманом будешь!» И я держался, мечтая стать атаманом. И вот стал им. А ты снова хочешь пересадить меня с белого коня на каурую лошадку, что иноходью мчится за командиром. Так ведь?..

Шелиш еле сдержал победную ухмылку, смахнув со лба пятерней рыжую челочку, точно давно разгадал тайные замыслы старого друга и теперь, признаваясь в этом, как бы побуждал и его к откровенности.

— Я лишь пробовал давать тебе советы, Олежка, — мягко сказал Станкевич. — И упаси меня Бог, я не покушался на твое честолюбие. Да, может быть, ошибался! Но и ты не без греха. И Президент. А эта война в Чечне? Разве не жуткая ошибка? Мы все ошибались. Не ошибаются одни дураки. А мы шли на ощупь, вслепую, подчас каждый тянул в свою сторону. Россия — не какая-нибудь Англия или Франция, где время рационализма измеряется веками, где сверкали такие мыслители, как Декарт, Вольтер, Руссо, Паскаль, мы — страна чувств и страстей, вот и шарахались из стороны в сторону. Неужто конкурс честолюбий развел нас?

— Он тут ни при чем. И ошибки ни при чем. Если б дело было только в них, я бы за тебя всем морду бил. — Шелиш смутился, но тут же прямо посмотрел Геннадию Генриховичу в глаза. — Суть в другом. Просто у тебя совсем другие мыслители. Не общечеловеческого, как говорится, разлива, и вот они-то меня и не устраивают.

— Может быть, ясней выразишься? — вытащив из кармана теннисный мяч и начиная разминать его в руках, скривил губы хозяин.