Гонзаго

— Понимаешь ли, недолеченная астма, похоже, прихватила. Давно такого уже не было. А все этот кот проклятый, — ответил, тяжело дыша, Равиковский, — но лучше про него и не напоминай. Дышать в кабинете нечем. Этот паразит, кажется, еще там и наделал напоследок. Ты представляешь?! Вонища, мама дорогая, стоит, ну не продохнешь. Как в бесплатном общественном туалете. Дикий кошмар! Я уж в другой кабинет перебрался. Короче, Олег, слушай меня внимательно. У этой полоумной старушенции в кармане пальто лежит такая старая деревянная коробка, с каким-то гербом на крышке, в которой, по первой прикидке, очень ценная вещь, если я не полный идиот, конечно же. Понимаешь? Просто удивительное дело. Глядя на этот перезрелый одуванчик, совсем и не подумаешь, что у нее в кармане лежит целое состояние…

Я тебя очень прошу, дорогой, сделай все возможное, чтобы эту штуковину на какое-то время изъять. Ну, как обычно. И никому об этом ни слова. Слышишь?! Со старухой обращаться поделикатнее. Любая утечка информации нам сейчас ни к чему. И сделай так, чтобы она с твоими подчиненными поменьше общалась. Старайся не оставлять ее одну, а возьми под личную опеку или же приставь к ней своего Митрохина. Пока все. Потом, как освободишься, заезжай ко мне, здесь все остальные детали и обсудим. Дело наиважнейшее. — Равиковский закашлялся, а прокашлявшись, продолжил: — Я как подумаю об этой кошачьей роже, так сразу опять накатывается какой-то спазм, мать бы его в печенку! Ты все понял, дорогой?

— Ну, в общих чертах понял — задумчиво ответил Веремеев. — Но с бабкой-то чего делать, отпускать или задерживать? И сколько ее здесь мариновать?

— Действуй по обстановке, ты же сам всегда говоришь: «Был бы человек, а статейку ему всегда найдем». Вот и ищи на здоровье, ковыряй, не мне тебя учить. Может, в процессе допроса чего и выяснится. А потом лучше еще раз созвониться. Тяни время, Олежек, а мне надо привести себя срочно в порядок и сделать несколько важных звонков. Ну все, пока! — И напоследок он снова сильно закашлялся.

Веремеев положил трубку телефона на место, еще некоторое время посидел в кресле, о чем-то усиленно соображая и постукивая кончиками пальцев о крышку стола, а затем вызвал к себе особо доверенное лицо, капитана Митрохина, и задержанную бабку для оформления протокола.

Надо сказать, что за все время пребывания в милиции кот ни на минуту не отходил от бабки, а, словно полоумный маленький котенок, резвился, заигрывая то с ее ногами, то с палкой, не обращая при этом на милиционеров совершенно никакого внимания, что само по себе было тоже довольно-таки странным.

— Может быть, бабушка, вам лучше все же раздеться, — предложил хозяин кабинета, вытирая носовым платком порядком вспотевший лоб, — а то как-то вы совсем не по погоде одеты. Уж больно жарко на улице сегодня.

— Спасибо за заботу, милай. Кому-то, может быть, и жарко, а я вот никакой особенной жары здесь не ощущаю. Ведь ваша организация особой теплотой-то не отличается, — не без иронии откликнулась старуха, отчего Веремеев с Митрохиным непроизвольно переглянулись. — Сначала тот скаред надо мной измывался, а теперь вот и вы собираетесь, — проворчала старуха. — Эх, до моих бы вот лет вам дотянуть, так и ног бы под собой совсем не почувствовали. Да и банька мне парная, как я знаю, не припасена, так что ли, сынки? — засмеялась она беззвучно. — И за что такого престарелого человека забрали? Совсем непонятно! Ай-яй-яй! И как же вам не совестно-то, ребятушки! — покачала она головой.

— Так мы вас, бабушка, и хотим побыстрее отпустить, — преувеличенно бодро ляпнул Митрохин и лукавыми глазами посмотрел на командира. — Щас вот бумагу составим для порядка, и пойдете на все четыре стороны, куда захотите.

— Ну-ну, пой, касатик, пой, — беззлобно сказала старуха, — если б я не знала, чем все это закончится… А вот если бы вы это узнали, то, эх, лучше бы и не начинали всей этой ненужной кутерьмы, — закончила она еле слышно.

Митрохин с начальником опять переглянулись, а потом оба неопределенно пожали плечами.

Веремеев тут же взглянул на часы. Времени было шестнадцать часов и пятнадцать минут, и они принялись составлять протокол.

— Итак, бабушка, как ваша фамилия, имя и отчество? — прокуренным голосом начал задавать вопросы капитан и тут же привычно заполнять соответствующие графы. — Так и запишем: Ольховская Ядвига Казимировна, — старательно и раздельно повторил за бабкой Митрохин. — А дату и год рождения свои помните? — Тринадцатого марта одна тысяча восемьсот девяносто… — И тут от услышанного голос его дрогнул, а рука непроизвольно замерла.

Лица у обоих милиционеров испуганно вытянулись, а глаза повылезали из орбит.

— Как? Как вы сказали? — тут же уточнил уже Веремеев. — Тысяча восемьсот девяносто первого года? — Оба служителя порядка тупо и обалдело уставились друг на друга.

— Так вы, бабушка, хотите сказать, — снова заговорил Митрохин, — что вам… уже стукнуло целых… сто одиннадцать лет? Не может быть! Вы, наверное, шутите с нами, бабушка? Ну признайтесь же?