Good Again (СИ)

Я так и застыла. Вчера я вела себя безрассудно, не сдерживалась в выражении своих чувств к нему, будучи уверена, что он потом ничего не вспомнит. Теперь же я знала, что это, возможно, осталось в его памяти. Я снова шумно выдохнула, а моя злость на доктора улетучилась.

— Не думала, что он может запомнить то, что я сказала, — прошептала я.

Доктор Аврелий немного помолчал.

— По моему опыту, так бывает с ним не всегда. Зависит от того, как далеко зашел его приступ. Но никто кроме него самого не сможет это подтвердить или опровергнуть.

Я впала в задумчивое молчание. А Доктор Аврелий словно прочел мои мысли, уж не знаю как.

— Подозреваю, что все, что бы ты на данный момент ни сказала или ни сделала, Пит вряд ли сочтет чрезмерным. Один философ как-то сказал: «Из всех форм осторожности осторожность в любви является, пожалуй, самой роковой для истинного счастья»*.

Я расстроилась, хотя и не особенно.

— И почему вы по умолчанию считаете, что это связано с любовью? Я думала, вы психиатр, а не сводник.

— Психиатрия — это наука о том, что движет людьми, а любовь — или ее отсутствие — ключ к любым человеческим действиям. Что касается тебя, Китнисс, то тебе пришлось бороться с невыносимой бедностью, фактическим сиротством, тоталитарным режимом, жестокостью революции и в большинстве случаев ты справилась. Мне представляется, что такой человек, как ты, способен все же убедить себя, что он достоин любить и быть любимой — тем более, что это еще и очень полезно. И, между нами, Пит тот еще счастливчик, особенно в сравнении с другими. Вашему другу Хеймитчу в свое время не удалось решить для себя эту задачку. Но на вас двоих я возлагаю самые смелые ожидания.

Мне нечего было сказать на это, ни в виде дерзости, ни вообще.

— Продолжай делать то, что делаешь, Китнисс. Пит очень вдумчиво относится к своей терапии, и на протяжении последних месяцев рассказывал мне, что и как с ним происходит во всех подробностях. И я вижу явные позитивные изменения. Но тебе нужно позаботиться и о себе самой. Когда ты собираешься отправиться в лес и снова предаться слиянию с матушкой-природой? — на этих словах в его голосе явно появилась улыбка.

— Сегодня мы вроде говорим не обо мне, доктор, — фыркнула я.

— Но ты ведь сама обратилась за врачебными предписаниями. А теперь, если ты меня извинишь, я бы хотел вернуться к своей многострадальной жене, она меня уже заждалась. И, если тебе понадобится моя поддержка, звони в любое время дня и ночи.

Мысль, что у доктора есть жена, которая сейчас его ждет, здорово смягчило мое к нему отношение.

— Прошу прощения, что разбудила вас обоих.

— Да она вообще-то уже давно привыкла. Мне повезло иметь настолько терпеливую спутницу жизни.

— Ну, спасибо за такое отношение. Мне это очень важно. Правда.

— Я знаю. Хорошего дня, Китнисс, — и короткие гудки знаменовали собой окончание нашего разговора.

Я развела руками, глядя, как они скользят по воздуху. Физически я была полностью вымотана, и голова была готова взорваться. Последние несколько месяцев были такими напряженными. Я обречённо взглянула в сторону леса. Сколько раз я хотела вновь скрыться под его кровом? И почему снова не могу заставить себя туда пойти? Я медленно поднялась и оправилась наверх, чтобы принять душ и переодеться.

Заглянув в свой шкаф — Сальная Сэй очень прилежно развешивала там мою одежду — я вытащила оттуда пару шорт и футболку, ведь на дворе стояла жара. Роясь в шкафу я заметила краешек очаровательного белого летнего сарафана, отделанного оранжевыми лентами — он был такой радостный и красивый, как воздушный змей, а цвет напомнил мне о Пите. Оранжевые ленты на сарафане переплетались на спине, оплетали талию — и это был тот самый цвет, теплый оранжевый. Положив сарафан на кровать, я достала еще одно, и, прежде чем я поняла что делаю, я уже наполняла большую сумку своими вещами: охотничьими штанами, футболками, носками, нижним бельем, пижамами, платьями. Я сложила туда даже пару белых босоножек — ведь в такую жару и они могли пригодиться. Еще я взяла свое любимое мыло, крем от ожогов, дезодорант и, секунду поколебавшись, прихватила и нетронутую пока коробку с ароматным кремом для тела, и тоже сунула ее в сумку. Охваченная нетерпением, я сбежала по ступеням, и осторожно поместила туда же семейный справочник растений, родительское свадебное фото и медальон. Закинув на плечо лук и стрелы, и засунув между ручками сумки отцовскую охотничью куртку, я вышла из своего дома и заперла за собой дверь.

Стояло сияющее летнее утро, на небе — ни облачка. Я решительно шла с вещами к дому Пита, не обращая внимание на расхристанного Хеймитча, который торчал на своем крыльце, пока не оказалось слишком поздно. Он определенно не спал всю ночь — как обычно —, а сейчас как раз собирался отправиться на боковую. Наш ментор не любил спать по ночам, такой вот приятный подарок его давнишних Игр. Жалость к нему толкнула меня в грудь прежде, чем я съежилась от смущения, когда поняла, как я сама смотрюсь со стороны — ведь моя сумка и то, куда я направлялась, были более чем красноречивы.