Good night, Джези

Между тем лимузин въехал в длинную аллею — тоннель, образованный переплетенными кронами могучих старых деревьев, миновал теннисные корты, поле для гольфа и остановился перед зданием, стилизованным под замок XVIII века.

Шофер открыл дверцы. Джези закинул на плечо большую дорожную сумку, а Макс аж присвистнул от восхищения: начинается недурно.

Джези отдал шоферу распоряжения — да, конечно, тот будет ждать. А вокруг ночь, залитая лунным светом, прямо тебе horror movie. Откуда-то слышен яростный собачий лай. Джези направляется в ту сторону, Маша бежит за ним, Макс, пожав плечами, продолжает одобрительно разглядывать окрестность.

Метрах в пятнадцати отсюда, в деревянном вольере мечутся, заливаясь лаем, несколько грозного вида охотничьих псов. Завидев Джези, они бросаются на огораживающую вольер металлическую сетку.

А Джези, приблизив лицо к самой сетке, шепчет с ненавистью:

— Ну что, собачки? Ну что? Не терпится сожрать еврея, а? Валяйте, вдруг получится…

Собаки с остервенением атакуют сетку, давясь бешеным лаем. И вдруг как завороженные умолкают, переворачиваются на спину, умильно повизгивая, домогаясь ласки. Маше трудно поверить своим глазам. Кто он, думает она, дьявол?

Между тем на подъездной дорожке зажглись фонари, и минуту спустя камердинер в ливрее ввел их в замок. А там огромный холл, камины, статуи, великолепные ковры, но на голых мраморных ступеньках отголоски шагов разносятся эхом, будто в церкви. Потом снова канделябры, картины. Маша приостановилась.

Джези.Ну, что скажешь… ( презрительно) художница?

Маша.Йонкинд. Йохан Бартольд, без него не было бы никакого Моне, здесь только акварели, но он вообще предпочитал акварель. Господи, а это Моне. Я и близко подойти не мечтала. Никто, ну никто так не понимал море, а вот самый лучший Утрилло, но уж это, конечно, копия… скорее всего.

Джези( качая головой). Тут нет копий.

Но уже немного иначе поглядел на Машу.

Джези( сворачивая в одну из комнат, бросает камердинеру). Нам понадобится несколько минут. Скажите, что мы скоро будем готовы ( закрывает дверь).

Макс.Может, все-таки объяснишь, что происходит.

Джези.Эксклюзивное sex-party для кучки людей, которые заправляют миром, мы раздеваемся, ты в награду идешь первым и выбираешь.

Макс.Какой же ты негодяй, Джези, но негодяй великий, за что тебя и люблю. ( Это он говорит, раздеваясь.) Поесть, надеюсь, тоже дадут? У меня в животе бурчит.

Джези.Нам с Машей нужно еще кое-чем заняться, она немного робеет.

Макс уже скинул с себя все. Подумав, снял и очки и сунул в карман пиджака, который повесил на стул. Остался в чем мать родила.

Макс.Надеюсь, телки будут в порядке. Это вон та большая дверь?

Джези.Ага. Резная, окованная.

Итак, Макс идет по коридору, открывает узорчатую дверь и с улыбкой завзятого ловеласа входит в огромный зал. Только это не sex-party, а изысканный званый ужин. Горят канделябры. Официанты в ливреях. Дамы, преимущественно пожилые, в шикарных туалетах, сверкают драгоценностями; мужчины в смокингах. Макс щурится и лишь минуту спустя понимает, какую с ним сыграли шутку. Заслоняясь ладонями, пятится и натыкается на Джези в смокинге и Машу в длинном вечернем платье.

Макс.Ты, сукин сын! ( Съежившись, что-то шипя, бежит к двери.)

Джези.Прошу прощения ( улыбается ошарашенным гостям). Позвольте представить: Макс Бёрнер. Выпускник Гарварда. Автор книги о Достоевском и труда о влиянии Одена на Иосифа Бродского. Чуточку эксцентричен. А это Маша Воронова, художница из Москвы, она подозревает, уж не копия ли, случайно, ваш Утрилло.

— Миссис Маша права, — улыбается Б. Дж., преисполненная достоинства седовласая владелица замка. — Это копия. Оригинал в Лувре.

И начинается роскошный ужин за красиво сервированным столом… а вообще это мероприятие — просто fund rising. Джези собирает деньги для польско-еврейского фонда.

Джези.Знаю, знаю, я сам с тридцать девятого по сорок пятый потерял в Польше шестьдесят пять близких родственников из семьи Левинкопф. Но убили их не поляки. Конечно, я и со стороны поляков видел подлость и преступления. Однако очень уж сложно переплетены польские и еврейские судьбы. Согласно иудейскому богослову Аврааму Хешелю, еврейская душа именно в Польше достигла высшей точки развития. Нельзя без конца смотреть в глаза смерти и жить Освенцимом. В конце концов, я и мои родители выжили только благодаря великодушию польских крестьян.

Сидящие за столом слушают его с недоверием. А Макс, уже одетый, в джинсах и свитере, быстро и угрюмо напивается.

Б. Дж.В своей книге вы писали нечто другое.