Google для разбитых сердец

Все те годы, что мы с Максом знакомы, он хочет написать мой портрет, но я упорно отказываюсь. Почему-то мне кажется, что это внесет в мою жизнь какие-то непредвиденные осложнения. К тому же у меня нет ни малейшей охоты позировать. Теперь, лежа на животе Макса, поднимаясь и опускаясь в ритме его дыхания, я думаю о том, что мой мир полностью разрушен и терять мне нечего. А раз так, я могу стать частицей мира Макса.

– Валяй, – бросаю я.

Макс проворно садится.

– Ты правда согласна?

– Правда.

– Здорово… Это так здорово! Начнем прямо сейчас?

– Если хочешь.

Он встает и выскакивает из комнаты как ошпаренный, но вскоре возвращается.

– Да, а как ты себя чувствуешь? Может, все-таки съешь что-нибудь?

– Пожалуй, выпью большую чашку сладкого чая.

Полежав еще немного, я встаю и, стараясь не смотреть ни в зеркало, ни на печальные останки платья, тащусь по коридору в студию Макса. Напротив окна стоит глубокое кресло, обитое серым бархатом. На мольберте ждет девственно-чистое полотно. Рядом с глиняной банкой, полной кистей, разложены тюбики с акриловыми красками. Тут же валяются тряпки, распространяющие больничный запах скипидара. По комнате разлито приятное тепло, пылинки кружатся в лучах утреннего солнца. В углу кучей свален какой-то хлам и предметы непонятного предназначения, у стены стоит велосипед, к которому прислонена одна из недавних работ Макса. На ней изображена обнаженная женщина с невероятно черными волосами. Она томно развалилась на ядовито-зеленом диване. Тело у нее цвета слоновой кости, одна нога согнута в колене, другая вытянута. Тонкие руки закинуты за голову. Соски крошечных грудей в точности такого же ярко-розового цвета, что и красиво очерченный рот. Рассеянный взгляд зеленых глаз устремлен в туманную даль. Она эротична до неприличия. Я смотрю в ее глаза. Они исполнены властности и сознания своей привлекательности. Рядом с ней я особенно остро ощущаю собственное уродство. Макс входит в комнату и останавливается у меня за спиной. Я чувствую на шее его дыхание и поворачиваюсь. Макс вручает мне кружку с чаем. Я делаю глоток. Мы оба смотрим на картину.

– Кто это? – спрашиваю.

– Лула.

– Ты никогда не упоминал о какой-то Луле. Про Мэри Джейн и Стефани я прекрасно помню. А еще ты без конца твердил о какой-то ужасной Бетти…

– Сочной Бетти?

– Насчет этого тебе лучше знать. Но про Лулу ты не говорил ни слова.

– Она всего лишь модель, которая мне позировала.

– Она невероятно красива. Ты уверен, что хочешь писать мой портрет? Рядом с ней я буду смотреться кисло, особенно в состоянии похмелья и в твоей футболке «Арсенал».

– Ты тоже невероятно красива. А футболку ты снимешь.

– И не подумаю.

– Хорошо. Садись сюда.

Он указывает на кресло.

Я касаюсь голыми ногами мягкой бархатной обивки. Макс изучает мое лицо.

– Тебе удобно? – спрашивает он.

Я киваю.

Взгляд у него становится серьезным, глаза темнеют. Он сосредоточенно делает наброски. Смотрит на меня внимательно, словно видит в первый раз, и прикидывает, как два предмета – мое тело и кресло – сочетаются друг с другом. Потом он переводит взгляд на холст. Солнце золотит одну его щеку и длинные ресницы.

– Знаешь, а ты немного похож на имбирный пряник, – изрекаю я.

Макс не удостаивает меня ответом.

– Наверное, это потому, что у тебя кельтские корни, – не унимаюсь я.

– Хм. Да.

Я понимаю, что собеседник из него сейчас никакой. Солнечное тепло, запах краски и царапанье карандаша по бумаге действуют на меня гипнотически. Я зажимаю кружку с чаем между ладонями, смотрю, как Макс работает, и думаю о том, что мы с ним знакомы целую вечность. В свое время его выселили из университетского общежития за то, что он варил в шкафу пиво. А познакомились мы, когда он основал Общество ценителей поэзии, единственным членом которого на протяжении шести недель являлась я. Тем не менее мы исправно устраивали заседания, на которых пили дешевый сидр и читали друг другу стихи. Тогда я наизусть знала «Оду к осени» Китса. Теперь все, что я могу припомнить, – один из глупых лимериков, которые сочинял Макс. Я решаю его продекламировать.

– Жила-была юная девушка из Херн-Хилла, которая использовала динамит в качестве возбуждающего. Ее вагину нашли в Северной Калифорнии, а сиськи – в Бразилии.

– А, поэтическое общество, – улыбается Макс. – Тогда мы были жуткими интеллектуалами.

В следующем семестре к нам присоединилась еще одна пылкая любительница поэзии, студентка первого курса. Очкастая, но довольно хорошенькая, если бы не прыщи, которые выскакивали у нее на носу с удручающей регулярностью. Это не помешало Максу соблазнить ее и потом рассказывать мне, что в постели она завывает, как волчица.

– Помнишь девчонку, которая к нам прилипла? – спрашиваю я. – Как ее звали?

– Понятия не имею.

– Но ты же затащил ее в койку. И говорил, что во время секса она воет.

– Ах, эта. – Макс щурится, пытаясь что-то припомнить. – Кажется, ее звали Джейн.

– А мне кажется, Джанет.