Гопакиада

Равным образом и пункт второй был направлен на пресечение практики создания путем «фонетических упрощений» видимости «разности» языков и фальсификаций истории (например, возникла манера печатать «фонетикой» старые документы, чтобы создать впечатление «древности» разницы в правописании). Что любопытно, первым указал властям на суть таких игр Пантелеймон Кулиш, идеолог «украинофильства» и автор самой известной «фонетики». «Я придумал упрощеенное правописание, — писал он еще в 1866-м, — но из него делают политическое знамя. Полякам приятно, что не все русские пишут одинаково по-русски; они в последнее время особенно принялись хвалить мою выдумку: они основывают на ней свои вздорные планы и потому готовы льстить даже такому своему противнику, как я. Видя это знамя во вражеских руках, я первый на него ударю и отрекусь от своего правописания во имя Русского единства».

По поводу запрещенных Эмским указом переводов европейской классики, как, впрочем, и о качестве создаваемых «украинофилами» учебников лучше всего написал Михаил Драгоманов. Впрочем, в подробностях нет нужды. Кому интересно и не лень, пусть читает статьи Леонида Соколова, прилежным и почтительным учеником которого я в данном случае выступаю. А кому лень, поверьте на слово — это безумно смешно, но и немножко страшно.

Добавлю от себя совсем чуть-чуть. Хотя, думаю, уже ясно, что запрет на ввоз сомнительных изданий был оправдан, эффективность этой меры во многом сводила на нет оговорка, позволяющая ввозить львовскую прессу и, более того, подписываться на нее. Что же до «малороссийского наречия», то оно вовсе не было запрещено. Напротив, употребление его даже поощрялось, если было естественным, необходимым для работы с детьми. Например, в специальном разъяснении к указу, относящемся к преподаванию в начальной школе, говорилось: «Учитель не должен поселять в детях презрения к их родному наречию, но должен показывать им, как слова и выражения, употребляемые ими, говорятся и пишутся на литературном языке». Если кому не совсем понятно, поясняю: никто даже не думал покушаться на святое право крестьянских детишек вволю говорить «Га?» или «Шо?». Им просто предлагалось объяснять, что в языке существуют и такие обороты, как «Простите, милостивый государь, но я, кажется, не совсем Вас понял», и не просто существуют, но и в некоторых случаях звучат уместнее.

Что же касается репрессий, то, отмечал Драгоманов, «из всех либеральничавших в России кружков и направлений никто менее не был «мучим», как украинофилы, и никто так ловко не устраивался на доходные места, как они. Из «мучимых» украинофилов я никого не знаю, кроме Ефименко, который сидит в ссылке вАрхангельской губернии, но он выслан за участие в революционном кружке (…), и сидит в Холмогорах за взятый им псевдоним — Царедавенко. Если же внимать их жалобам, придется считать великим препятствием для украинофильства то, что за него не дают звезд и крестов». Комментировать, думаю, нечего. Отмечу разве, что для человека, решившего в нынешних, куда как демократических Штатах сменить имя с, допустим, John Smith на что-нибудь типа Kill O’Bama, Холмогоры Архангельской области тоже окажутся наилучшей перспективой.

Но как бы то ни было, австрийские спецслужбы перемудрили российское правительство, поставив его в цугцванг и, в конце концов, вынудив поддаться на провокацию. Как и было запланировано. Не реагировать на провокации Петербург не мог, а первые же его активные действия были многократно (поди проверь!) раздуты львовской прессой, что, естественно, злило читателей и подрывало позиции «москвофилов». При этом официальная Вена, разумеется, оставалась в стороне.

Еще серьезнее оказалось то, что Эмский указ, направленный против относительно немногочисленных экстремистов и сепаратистов, при всей своей половинчатости рикошетом ударил и по «умеренным», вполне лояльным кругам. Люди были обижены и напуганы.

Страсти накалялись. До сих пор довольно безобидное, российское «украинофильство» быстро радикализировалось; деятели малороссийской культуры потянулись в Галицию, где их принимали крайне сочувственно и дружелюбно, понемногу вовлекая в свою деятельность и знакомя с кураторами из спецслужб Австро-Венгрии и Германии. Те, в свою очередь, выражали сочувствие и готовность помочь, постепенно вовлекая известных и влиятельных эмигрантов (и открыто, и вслепую) в операции по распространению «народовских» взглядов в Российской Империи.