Гор

— Юный господин? — суеверный страх. Служанка не коснется, не вырвет из плена, пока княжич сам не отнимет руки с закрытых сёдзи, попятившись. — С вами всё хорошо?

Никогда уже не повторится вновь некогда жившее на свете. Никогда не обретет прежний облик.

— Я…, — запинается мальчик. Поднимает взгляд на служанку, что натягивает улыбку. — Чьи это покои?

— Ничьи, юный господин. Совсем пустые. Там вещи хранят. Вы на кухню желали, — поспешен жест. — Пойдемте же. Я вас отведу. Пойдемте.

[1]В основе лежат две японские сказки: «The tale of Takasu Genbei» и «Nabeshima bakeneko»

Искусство

Отбивает пульс наставления отца в 97 год от Исхода:

— Покорность. Прилежность. Усердие. Повтори.

Новая полоса стали выдвинувшегося из ножен меча. Вращается волчок, пробежал забег бумажный шар, но застыл деревянный на тропинке лабиринта в попытке отыскать кратчайший путь.

Княжич стоит подле отца. Наблюдает с интересом за тренировкой Стражей. Вспыхивает на солнце сусальное золото волос. Молодой Страж кружится по полю с копьем. Скользит змеей, точно вовсе земли не касается, гипнотизируя темпом — жгучая смесь беспощадной стремительности и ленной плавности.

— Через два дня ты начнешь учиться владеть оружием, — басит сверху отец. Следит неотрывно за золотой копной, в зрачках угрюмая жадность. — Я хочу, чтобы ты им владел.

— Как вы, отец? — спрашивает мальчик бездумно и запоздало прикусывает язык, испугавшись.

Однако князь взгляда с золотой копны не сводит. Только в уголках жестких губ вдруг появляется мрачная тень насмешки:

— Настоящему Богу сталь без надобности.

Этим же вечером княжич облазит весь сад в поисках какой-нибудь палки. Не терпится представить её мечом, не терпится попробовать повторить увиденные приёмы, а главное не терпится вообразить себя златовласым Стражем, на которого столь пристально смотрел князь. Если стать как он, будет ли доволен отец? Наверняка будет, ведь то воплощение подлинной красоты и грации.

А потому мальчик упорно лазит по кустам, шарит в траве, рыщет под деревьями, пока не выбивается из сил. Что-то крохотное и лимонно-зеленое, лежащее у подсолнухов, привлекает его внимание. Белое пятнышко вокруг глаза точно кто кистью обвел.

Присаживается на колени княжич. Подобрав аккуратно с земли пернатый комочек, заключает в лодочку ладоней. Пульсирует тепло. Трепыхается слабо светлая грудка, сомкнуты веки.

— Бедняжка, — утешающе шепчет княжич, оглаживая рябое крылышко. — Что с тобой?

Только словно мелкими иглами скоблят. Сначала почти не касаясь, а после ощутимей, яростней, оставляя борозды, впиваясь, разрывая. Чужая боль опаляет ладони, скручивает нервы словно в кулак зажимает. Дергается княжич, закусив губу, но белоглазку не выпускает.

Продолжает пить её, сам того не осознавая, а боль заставляет сморщиться, сгорбиться, почти уткнуться лицом в ладони, вобрать страдание уже с воздухом, сделав глубокий вдох. Покалывание в горле. Радужные блики омывают прибоем. Боль вдруг сменяется невесомостью.

И выпрямляется княжич, словно пронзил его выстрел. Вспархивает из ладоней белоглазка с высоким заливчатым чириканьем. Забирает последние силы, даря приятное пуховое опустошение. Уходят мысли, уходит волнение, уходит всё кроме покоя.

Раскидывается под подсолнухами княжич, широко расставив руки. Кочует вместе с юркими стайками по небесной глади, выискивая знакомые фигуры в облаках. Припекает. И осоловело переворачивается княжич на живот, подложив под подбородок скрещенные предплечья. Цепочка муравьев.

Спине тепло, тепло разливается по конечностям, концентрируется в затылке. Точно котелок на огне бурлит. Одолевает дрёма, перемежая границы звуков, складывая единую песнь. Радужные блики струятся вокруг, и отзывается земля гулким пульсом, похожим на пульс матери, что носит дитя в своем чреве.

Склонив головы, напитываются силой подсолнухи. Крона клёна плывет изумрудной грядой, кустарник обратился холмами. Внимает чутко мир откровениям Пустоты, что принес маленький Вестник, а взамен сказывает ему легенду о великом Творении.

И пребывая на грани меж сном и бодрствованием, мальчик чувствует, как кожа его растворяется влагой, и плоть обращается твердью земной, порастая шелковистой травой. Складки одежд вздымаются горными цепями, проваливаются расщелинами, разглаживаются долинами. Путаются в волосах цветы, и лилии среди них покачивают паучьими лапками. Бьет хлынувшая кровь родниковым ручьем, давая начало рекам и озерам, простираясь морями. Раскалывается окаменевший череп, вырываются из него облака, светила и звезды. Дыхание омывает ветром, ресницы разлетаются бабочками. Трескается спина, выпуская хребет. Разворачивает тот ветви ребер, разгорается багровой листвой, рассеивая мрак Вечности.

Восстает Мировое Древо, Древо-Вседержитель, сплетено из костей Творца, имя которого позабыли. Прекрасен естественный ход жизни, полон щемящей печали краткости в обрамлении неизбежной смерти, приходящей в срок.