Гор

Смерть рассыпалась и покинула нас,

И жизнь, поющая колыбельные, тоже

Угаснет, так возроди пламя вновь.

В объятиях неба

Укрой нас навеки.

Пусть Высшая Мать оберегает Народ,

Пока парит прекрасная Амальтея.

Иль’Гранды присмотрят за нами,

И скоро великие замыслы воплотятся.

Слышишь, как Пустота пожинает души?

Закрой же глаза и ступай за ней следом.

Колыбельная скачет ланью, дитя скачет вслед за ней. Прикрыв отяжелевшие веки, уносится во снах туда, где сказки становятся целым миром, и где нет ничего, кроме благословенного тепла.

Так и будет первый год, полностью отданный на откуп матери, проведенный под её боком. Чтобы укрепилась жизнь в теле, чтобы не унесла внезапная детская хворь. А после подойдет срок: дать имя, подтвердив тем само существование, и известить императора о появлении княжеского наследника.

— Конечно господин доволен! Он возлагает на юного господина большие надежды.

— Неужто родится на наших глазах новая династия?

— Да долог будет их век!

Брызжет красками пир. Тодо сидит в конце стола, ссутулившись, потупив взгляд. Но про него и не помнят, на него и не глядят, ведь ему следовало бы быть со слугами. Только хозяин так повелел, а слово хозяина закон.

Сам же князь возвышается во главе стола. Белесые волосы заплетены в толстую косу. Широкая линия челюсти и гранит черт. Массивный перстень на мизинце. Изморозь вышивки украсила синеву одежд. Живой Бог — воплощение неподвластного. Сила кипит в жилах, а мысли режут вернее самого острого клинка.

Жена по правую руку укутана в слои пестрой парчи. Губы — замерзшая ягода, утонченный лик — девственный снег, волосы — кольца огненного меда. Луна подле светила, и взгляд её, как и у луны, печален. Искусно оплетены самоцветами лучи венца.

Гости — сладкоречивые пташки. Щебечут без устали, пряча многозначительные улыбки за веерами. Богатство оттенков одежд способно затмить любые рифы. Взлетают тосты один за другим:

— За князя Иссу!

— За княгиню Иссу!

— За благоденствие рода Иссу!

— За процветания княжества Иссу!

— За дружбу с соседями!

Льется рисовое и сливовое вина. Три танцовщицы мелкими шажками входят в залу, кланяются. Красота их пленяет. Оживают струны под ловкими пальцами, ленты делают круг. Танцуют девушки, как и тени в детской комнате.

Тодо кажется, что он созерцает искусно расписанную ширму. Слышит стук дерева о дерево, вычурный и театральный, запах сладких яблок. И ширма распахивается, а за ней жадные взгляды. Мальчика нет на пиру, но на пиру его нарекают. Именем солнца и крови в память предков. Заходится хор, вторя княжескому басу:

— Гор!

— Гор!

А с первой зарей отбывает князь. Не попрощавшись ни с несколькими задержавшимися на ночь гостями, ни с женой, уносится в сопровождении небольшого отряда в столицу.

Тодо же начинает усердно готовиться. Захочет ли князь по возвращению сам показать сына учителю, и как скоро он возвратится, или то сделает его супруга, не дожидаясь мужа.

Как бы то ни было Тодо возрождает привычку ежедневно проводить время в выделенной ему учебной комнате, которая быстро обретает обжитый вид. Наполняется книгами, заказанными учителем в великом количестве, запахом чернил и бумаги, свитками, керамическими и деревянными фигурками и незамысловатыми рисунками, что должны поведать дитя о множестве вещей и явлений.

Он был бы и рад начать обучение раньше, да только кажется княгине по душе не пришелся. Иначе объяснить Тодо никак не может столь долгий срок своего пребывания в поместье без какой-либо пользы для нанимателей.

Всё же непозволительно дерзким посчитала княгиня его тон в первую встречу? Или столь смутила молодость лет? Тодо понять не в силах, а потому терпеливо ждет и попусту не изводит себя мыслями о том, что происходит в умах господ. Но колет отчего-то воспоминание о женских руках, сложенных на раздувшемся животе. Возможно не в молодости и тоне дело.

О будущем ученике же Тодо размышляет со сдержанным интересом. На кого тот больше похож, на мать или на отца, какой у него нрав, насколько остер ум и какие привычки он успел приобрести. Дитя Вестников, наследник их доли. Откуда же пришли? Как появились?

В храме, при котором располагалась школа, было множество фресок с их изображениями, пусть и весьма абстрактными. Звезды в сердцах парящих городов. Белоснежные семена, из которых пробиваются ростки костяных деревьев, а города — плоды на их ветвях.

Проходят дни, сменяется неделя. Князь не торопится вернуться, его супруга не торопится послать за учителем. И верно судьба решает всё за Тодо. Снова сводит его на веранде сада с княгиней, что встречает изумленно поклонившегося мужчину с опаской, в чем сама себе признаться отказывается.

— Госпожа, — выдыхает Тодо, повторяет поклон, — юный господин.

Дитя же взирает снизу-вверх с восхищенным любопытством, и в чудесных глазах цвета речного льда и зимнего неба Тодо видит красные нити, что пронизывают бытие, рождая, поддерживая, уничтожая в вечном круговороте. Расползается бесцветное пятно по скуле, стекает по шее, словно чье-то нечаянное прикосновение. Точены черты доставшейся от матери резкостью.