Гора Лунного духа или Побеждённые боги

— Ты прав, Великий Хахам, ибо в таблицах написано: «Склони хребет перед сильнейшим врагом и целуй прах его ног, пока гнев не пройдет его и не насытит он злобу свою. Он поставит ногу на главу твою, а сам будет есть и пить добро твое. Но когда, появши жену и дщерь твою, обернет свой хребет, вонзи ему нож ниже плеча в самое сердце. Беспомощный он захрипит, а ты до семижды семи поверни нож в его сердце».

— Свят, свят Парута, — исступленно кричали все, — и благословенны Саинир и Бакаб!

По знаку главного жреца встали и вышли.

Пройдя коридор, они вошли в подземелье терзаемых. Здесь, привязанная к деревянному брусу, стояла Бириас с сорванным поясом, в знак позора. Лицо ее светилось экстазом, она не обратила внимания на вошедших. Но жрецы не могли сдержать воплей ярости и злобы. Такуд и Кмер подбежали к ней и стали наносить удары.

Но в этот момент вбежали жрецы-привратники и с криками ужаса рассказали о страшных многоцветных огненных чудовищах, ворвавшихся в храм, о дыме и грохоте, о которых не знал священный совет в глубине подземелья. Вестники, посланные в народ, сообщили, что рабы шепчутся о новом законе Лину Бакаба и не боятся угроз. Они молятся заколдованной птице и Лину Бакабу.

Все оцепенели от ужаса и бессильного бешенства, а тонкие лучи рассвета вонзились в тьму подземелья сквозь щели камней.

— Приблизился срок! — глухо сказал Великий Хахам, указывая на свет восходящего солнца.

Жрецы испустили яростный вопль, а Такуд, выхватив нож, закричал:

— Я убью ее!

Но вдруг содрогнулся храм и задрожали его толстые стены. Страшный гул прокатился по сводам. Жрецы затрепетали от страха, а Великий Хахам громко воскликнул:

— Отвяжите ее и ведите скорее к людям огня и грома!

В панике бросились жрецы, снимая веревки, и бегом через все коридоры повлекли Бириас к дверям храма. В ужасе остановились они перед облаками дыма в коридоре у главного выхода. Но потом, свернув в боковой коридор, вышли через маленькую дверь, что задвигалась камнем, на площадку храма.

* * *

Ночь приблизилась к концу, когда Пьер кончал свой рассказ. Тревога томила его сердце. Чаще и чаще он взглядывал на небо, где невидимая рука меняла небесные знаки — прямо, против него, мерцали созвездия Кита и Водолея, а сверкающий Атаир и Альдебаран, как два трепетных ока, сторожили весь мир. Но вот дрогнула тьма и заколебалась, будто ветром зашевелило одеяния ночи.

Побледнел яркий круг, лежавший окрест or верхнего фонаря «Титана», и Форестье выключил свет. Пьер взял рупор и взволнованно впился взорами в главные двери храма. Время тянулось мучительно долго, и нервность Пьера передалась другим. Форестье сыпал проклятия и зарядил пушку. Он чувствовал себя во вражеском стане.

— Черт возьми этих дьяволов, — воскликнул он, — не будь я Гастон Форестье, если через двадцать минут не всажу к ним разрывного снаряда!

Корбо на этот раз не возражал, рассказ Пьера вызвал такое отвращение к Паруте, что борьба с кровожадными жрецами втянула и его. Он больше был знаком с древними культами, и тип жреца-деспота, который пропитан весь ложью и высокомерием, был ему ненавистен. Особенно эти сирийские жрецы маленьких государств, которые, лавируя среди сильных владык соседних империй, были хитрей и коварней иезуитов. Сам Игнатий Лойола показался бы птенцом в сравнении с ними.

— Недаром, — думал Корбо, — этот Лойола перенял статут для своего ордена от арабов, которые привезли его в Европу из Азии.

— Ффф-фу! — мощно вздохнуло рядом и сотрясло воздух и прежде, чем Корбо понял случившееся, с треском разлетелась решетка у дверей храма, гул пошел по коридору, потом глухо дрогнула земля, и грохот разорвавшегося снаряда прокатился под утренним небом.

Форестье уже готовил второй снаряд, когда из бокового выхода выскочила кучка обезумевших жрецов и попадала ниц. Но Пьер не видел своей Бириас и, не владея собой, закричал:

— Бириас! Бириас!

И вдруг она быстро вскочила из гущи распростершихся тел, которые, падая, увлекли и ее за собой.

— Лину Бакаб! — крикнула она, простирая руки, и, перескакивая через лежавших жрецов, бросилась вниз по ступеням храма.

Через несколько минут она обнимала колени Пьера и, исступленно рыдая, целовала его ноги. Корбо и Форестье, взволнованные и растроганные, молчали, избегая встретиться взглядами, а по склоненному лицу Пьера бежали слезы. Вдруг Форестье сорвался с места и скрылся в каюте «Титана». Суровый солдат и закаленный трудом рабочий, он не хотел, чтобы друзья видели его слабость. Он долго, часто дыша, стоял у стенки каюты, мигая глазами, пока в них не высохла соленая влага.

Корбо усиленно смотрел на жрецов, все еще лежавших на площадке храма. Они ожидали чего-то. Пересилив волненье, он хотел сказать об этом Пьеру, но тот уже овладел собой.

— Бириас, — сказал он твердо, — довольно, не плачь, встань!

И она послушно смолкла и встала с сияющими глазами в бисере слез, но плечи ее все еще вздрагивали. Пьер снял с себя плащ Лину Бакаба и надел на нее.

— Теперь ты никогда не должна быть обнаженной, — сказал ей, — у людей огня и грома не ходят нагие.

Бириас поцеловала плащ Лину Бакаба и закуталась в него.